– Быть дураком – это тоже проклятие, – выговорил Кава.
Четыре
А вот еще что я увидел, ведь пробыл там две луны.
Леопард не спал в доме на полу, даже в человечьем облике. Каждый вечер он взбирался повыше на дерево и засыпал между двумя ветвями. Во сне обращался в человека – я видел это – и никогда не падал. Были, однако, ночи, когда он убегал далеко-далеко. В одну ночь стояла полная луна: 28 дней как я покинул Ку. Я выждал, пока Леопард будет отсутствовать подольше, и проследил его запах. На четвереньках прополз по веткам, сгибавшимся к северу, скатился с веток, торчавших на юг, и побежал по ветвям, протянувшимся плоско с востока на запад, как по дороге.
Когда я отыскал его, он только что втащил зажатое в зубах между ветками, и никогда голова его не выглядела мощнее. Антилопа. Он убил ее лапой, которая все еще сжимала ей горло. Воздух сделался тяжел от свежей дичи. Зверь вгрызся в ляжку правой ноги и оторвал ее, пробираясь к более нежному мясу на животе. Кровь залила ему нос. Леопард рвал кусок за куском, жевал и быстро заглатывал, как крокодил. Тушка едва не выскользнула из его лап, когда он увидел меня, и мы так долго глядели друг на друга, что я было подумал, уж не другой ли это леопард. Зубы его рвали розовое мясо, но глаз своих он с меня не сводил.
Ночью ведьма поднялась в верхнюю хижину, домик без дверей. Я был уверен, что она пробралась через люк в крыше, и хотел сам убедиться в этом. Леопард ушел приканчивать остатки антилопы. Туман сделался гуще: я не видел ступни своих ног.
– Вот уж чему быть, того не миновать, – донесся ее голос.
Я вздрогнул, но никого ни впереди, ни сзади не было.
– Можешь заходить, – приглашал голос.
Двери у домика не было.
– У тебя двери нет, – ляпнул я.
– У тебя глаз нет, – отозвалась она.
Я закрыл глаза, открыл, но стена оставалась стеной.
– Шагай, – позвала она.
– Так ведь нет же…
– Шагай!
Я понимал, что намерен прошибить эту стену, и клял ее и младенца, что, видать, все еще сосет ее грудь, потому как и не младенец он вовсе, а кровосос обэйфо[16], у кого свет исходит из подмышек и задницы. Закрыв глаза, я шагнул. Два шага, три шага, четыре – и никакая стена меня по лбу не ударила. Когда открыл глаза, ноги мои уже в комнате были. Она оказалась куда больше, чем мне представлялось, но меньше, чем в хижине под ней. На деревянном полу, резном повсюду, значились, как теперь я понимал, метки, заклятья, заклинания, проклятия.
– Ведьма, – выговорил я.
– Я Сангома.
– Похоже на ведьму-знахарку.
– Ты многих ведьм знаешь? – спросила она.
– Знаю, что ты пахнешь ведьмачкой.
– Kuyi re nize sasayi.
– Я не сирота в мире этом.
– Но ты живешь жизнью мальчика, кого не признает ни один мужчина. Слышала, отец твой умер и твоя мать мертва для тебя. Кто же ты после этого? Для твоего деда, скажем.
– Я богами клянусь.
– Каким именно?
– Мне тошны словесные забавы.
– Ты забавляешься, как мальчишка. Ты тут уже больше одной луны. Чему ты научился?
Ответил я ей молчанием. Она все еще себя не показала. Она залезла мне в башку, я понимал. Все это время эта ведьма находилась далеко-далеко и швырялась в меня своим голосом. Может, Леопард наконец-то прогрызся к антилопьему сердцу и обещал ей его. А может, и печень тоже.
Что-то нежно стукнуло меня по голове, и кто-то хихикнул. Какой-то катышек ударился мне в руку и отскочил, но я не услышал, чтоб он об пол ударился. Еще один катышек ткнулся в руку и опять отскочил, высоко отскочил безо всякого звука. Слишком высоко. Пол, по виду, был чист. Третий я поймал, как только он мне в правую руку стукнул. Ребенок опять хихикнул. Я раскрыл ладонь и увидел, как маленький козий навозный шарик отскочил от нее, как отскакивают друг от друга две магические железки. Козий шарик подпрыгнул высоко и не упал, так что я поднял взгляд.
