– Если охота так быстра, то зачем ему девятеро?
– Умница, Следопыт, разве тебе не ясно? Малец не убежал. Его увезли.
– Кто?
– Лучше, чтоб это исходило от него. Если объясню я, ты, может, не пойдешь.
Я уставился на него.
– Это выражение твоего лица мне известно, – произнес Леопард.
– Какое выражение?
– Такое выражение. Тебя интерес с головой накрыл. Ты самой идеей обжираешься.
– Ты слишком много на лице моем вычитываешь.
– Не только в твоем лице дело. В самом крайнем случае впрягайся, потому как будет чем головы дурить и это не будет деньгой. Теперь что до желаний…
Я взглянул на этого человека, кто незадолго до того, как солнце село, убеждал хозяина постоялого двора подать ему на ужин сырое мясо, пропитанное собственной кровью. Потом я учуял кое-что, то же, что и прежде, на Леопарде и все ж не на нем. На дворе запах был сильнее, потом ослабел. Опять сильный, сильнее, потом слабее. Запах делался слабее всякий раз, когда Леопард отворачивался.
– Кто это, тот малый, что идет за нами? – спросил я.
Говорил я довольно громко – чтоб малый слышал. Он перебирался из одного темного места в другое, из черной тени от столба до красного света, отбрасываемого факелом. Скользнул в дверной проем закрытого дома, меньше чем в двадцати шагах от нас.
– Что бы мне знать хотелось, Леопард, так это позволишь ли ты мне метнуть топорик и раскроить ему башку надвое, прежде чем признаешься, что он твой.
– Он не мой, и, боги свидетели, я не его.
– И все ж я чуял его запах все время, пока мы на постоялом дворе были.
– Надоеда – вот кто он, – вздохнул Леопард, следя за тем, как малый выскользнул из дверного проема – слишком натужно следил. Малый не высок, но достаточно тощ, чтобы сойти за высокого. Кожа темная, как тень, красная мантия, завязанная у горла, доходила до бедер, выше локтей ленточные красные перетяжки, на запястьях золотые браслеты, полосатая юбка вокруг талии. Он носил лук и стрелы Леопарда.
– Спас его от пиратов то ли в третьем, то ли в четвертом плаванье. Теперь отказывается оставить меня в покое. Клянусь, его ко мне ветром прибивает.
– По правде, Леопард, когда я говорил, что то и дело чуял его, я имел в виду – чуял его на тебе.
Леопард прыснул смехом – коротко, как ребенок, пойманный в миг, когда он готов был набедокурить.
– У причудливых зверей причудливые позывы, Следопыт. В его руках мой лук, когда я своими не владею, и он всегда находит меня, куда бы я ни пошел. Кто знает, кроме богов? Может, станет рассказывать восхитительные сказки про меня, когда меня не станет. Я пописал на него, помечая, что он – мой.
– Что?
– Шутка, Следопыт.
– Шутка не означает неправды.
– Я же не животное.
– С каких это пор?
Я удержался от расспросов, не второй ли это малый, кого он с пути сбивает, мол, тот безо всякой надежды в ожидании чего-то, чего ты ему никогда не дашь, потому как то, что ты даешь, это вовсе не то, твои глаза его глаза видят, твой слух внимает всему, что он говорит, твои губы для его губ, все то, что ты ему дать и у него отнять способен, и ничего из того, что ему нужно. Или он твой десятый? Вместо этого сказал:
– Где этот работорговец?
Работорговец был с севера, тайно торговал с Нигики, но он и его караваны, полные свежих рабов, устроили лагерь в долине Увомовомовомово, меньше чем в четверти дня пути от Малакала, а то и быстрее, коль скоро всего и надо-то было, что по склону спуститься. Я спросил Леопарда, не испытывает ли этот человек страха перед бандитами.
