Черный Леопард, Рыжий Волк - страница 71

– Какие скалы скользкие с утра! Особенно если дороги не знаешь.

Малый недовольно зашипел. Он подобрал Леопардов лук с колчаном. Хотел бы я знать, заставлял ли хоть кто меня так трепетать, как Леопард этого малого.

– И я не храплю, – сказал я, но он уже бежал вниз к долине, пока не остановился.

Прошелся, сел на камень и задумался в ожидании, когда я окажусь всего в нескольких шагах позади него, после чего снова пошел. Но не очень далеко, ведь, куда идти, он не знал.

– Погладь ему животик, – сказал я. – Ему это нравится. Великое удовольствие.

– Ты-то откуда это знаешь? Ты, должно, всяких разных людей перегладил.

– Он же из кошачьих. А кот любит, когда ему пузик гладят. Совсем как собака. У тебя в башке твоей что, совсем ничего нет?

Почва стала красной и влажной, зеленые пеньки лезли под ноги, словно бугорки. Чем ниже мы спускались, тем просторней выглядела долина. Она уходила к самому краю неба и дальше. Мудрые говорили, что когда-то долина была просто небольшой речкой, богиней, позабывшей, что она божество. Речка змеилась через долину, смывала землю, слой грязи за слоем, камень за камнем, глубже и глубже, пока ко времени человека этого века не покинула долину, которую прорезала так глубоко, что человек не стал понимать обратное: не земля лежит так низко, а гора вздымается так высоко. Глядя вверх, пока мы спускались вниз, поглядывая на небо и туман, мы видели, как теснили горы одна другую, и каждая из них была больше города. Высокие до того, что окрашивались в цвет неба, а не кустарников. Из одного этого хотелось взор обращать к небу, а не к земле. К грязи, пока та краснела, к кустикам, пока те уступали место деревьям, к речке прозрачной, как стекло, а в ней – толстые нимфы с широкими бабьими головами и растянутыми ртами, днем они не прячутся, зная, что этот караван не за такой, как они, добычей охотится.

Малый, чье имя я успел забыть, вовсю припустил за леопардом, как только мы спустились с горы. По правде, я знал, что это не Леопард, знал, что эта кошка очень разозлится. Малый ухватил леопарда за хвост, тот прыжком развернулся и зарычал, потом присел и прыгнул на малого. Еще один рев раздался неподалеку от первого каравана, когда этот леопард припечатал малого к земле. Малый вскочил, отряхнулся, пока никто не видел, и побежал к Леопарду. Остановился прямо перед ним. Леопард сидел на травке и смотрел на реку. Он повернулся ко мне и улыбнулся, но малому не сказал ничего.

– Твой лук и колчан. Я принес, – сказал малый.

Леопард кивнул, глянул на меня и спросил:

– С Барышником встречаться будем?

Барышник раскинул палатку перед своим караваном. А караван был длинный, как улица в Малакале. Четыре фургона, какие я видел только по границе с королевствами севернее Песочного моря, среди народа, что бродяжничает и нигде не пускает корня. Первые два тащили лошади, волы тянули два последних. Пурпурные и розовые, зеленые и голубые – будто самая ребячливая из богинь раскрасила все их. Позади фургонов – повозки, открытые и сколоченные вместе из дерева. На повозках – женщины, от толстух до худышек, некоторые в красной охре, некоторые лоснятся от масла масляного дерева и жира. На одних лишь дешевые безделушки, у других ожерелья, а шкуры козлиные расписаны желтым и красным, кое-кто при полном наряде, но большинство голые. Все захвачены и проданы или похищены с приречных территорий. Нет ни одной с рубцами Ку или Гангатома. Или со скоблеными зубами. Мужчины на востоке такое красивым не считают. Позади этих повозок – мужчины и мальчики, высокие и тощие, как посыльные, никакого жирка под подбородком, одна кожа да мышцы, длиннорукие, длинноногие, многие красивы и мрачнее полдня мертвых. Ладные, как воины, потому как большинство и были воинами, потерпевшими поражения в своих маленьких войнах, они теперь должны были делать то, что делают проигравшие войну солдаты. Все носили цепи, что связывали железный обруч на шее с кандалами на ногах, каждый был прикован к тому, кто впереди, и тому, кто сзади. Людей с оружием было видно меньше, чем я ожидал. Семь, может, восемь мужчин с мечами и ножами, всего двое несли луки, а еще четыре женщины – абордажные сабли и секиры.