После того как лекарь, вздохнув, сказал, что всё кончено, и закрыл тканью восковое лицо Дари, Олдер, который всё это время находился подле брата, ушёл на псарню и вскоре вернулся с Туманом. К этому времени комната Дари опустела – взрослые разошлись заниматься другими делами, и никто не мог помешать Олдеру заступить на его дежурство. Пёс при виде Дари жалобно завыл, но со временем даже его плач утих – теперь Туман лишь изредка поскуливал, а Олдер был бы и рад расплакаться, но его глаза оставались сухими, а невыплаканные слёзы словно бы обратились в лежащий на сердце камень, и этот груз мальчишка собирался нести сам…
Олдер знал, где можно найти отца, но не стремился его увидеть – что бы ни сделал Гирмар с Райгеном, каким бы пыткам ни подверг отравителя, это уже не воскресит Дари. Мальчишка обнял жалобно заскулившего Тумана за шею и ещё теснее прижался к тёплому собачьему боку – в том, что произошло, была и его часть вины! Если бы он меньше носился со своим горем, то находился бы рядом с Дари, и тогда Райген вряд ли бы добрался до брата так просто…
Олдер отвёл взгляд от укрытого полотном тела и посмотрел на свою руку. Медленно согнул и распрямил пальцы. Теперь он бы с готовностью пожертвовал чем угодно, согласился бы на всю жизнь остаться слабым калекой, если б это могло отменить смерть брата, но взывать к небесам было уже слишком поздно!..
– Тебе не следует сидеть на полу – слишком холодно… – произнёс тихо вошедший в комнату Гирмар и тут же, вопреки собственным словам, опустился рядом с Олдером на корточки. Притянув сына к себе, устало вздохнул:
– Райген рассказал мне всё – даже то, о чём бы предпочёл промолчать. Через два дня за ним приедут «Карающие» из отряда моего воинского друга. Я отослал письмо Ронвену, в котором вкратце пояснил, что произошло и какая мне требуется помощь. Вскоре Райген получит сполна за своё преступление – его колесуют на площади в Милесте ещё с парочкой таких же позабывших о законе алхимиков. Мутить же собравшийся на площади народ Райген не сможет – я уже позаботился о том, чтобы с губ убийцы после необходимого признания больше не слетело ни единого звука…
Гирмар замолчал и вновь вздохнул, взъерошив волосы сыну. Но Олдер не отозвался на эту ласку, и отец заговорил снова.
– Теперь я знаю, что Олиния является зачинщиком произошедшего, но имя Остенов не должно быть запятнано, поэтому моя жена вскоре отправится в имение под Тургвом – там, в лесной глуши, у неё будет много времени для того, чтобы замолить перед Маликой хотя бы часть своей вины. Здесь она больше никогда не появится, но я понимаю, что для тебя Олиния – прежде всего мать, и не буду против, если ты изредка станешь её навещать…
Гирмар вновь замолчал, всем своим видом показывая, что ожидает от Олдера ответа, а тот, бросив короткий взгляд на отца, вновь посмотрел в сторону накрытого светлым полотном тела Дари и тихо произнёс:
– С сегодняшнего дня у меня больше нет брата… А значит, и матери тоже нет…
Приняв это решение, Олдер остался ему верен даже тогда, когда Олиния в сопровождении мрачной охраны и двух престарелых жриц Малики отбывала в долженствующее стать местом её пожизненного покаяния имение. Гирмар не позволил ей взять с собою ни украшений, ни платьев, ни притираний, и теперь Олиния была облачена в серое одеяние послушницы Малики. Её лишенное косметики, опухшее от слёз лицо казалось стоящему неподалеку Олдеру чужим и каким-то незнакомым. Он смотрел на женщину, кровь которой текла в его жилах, и не узнавал её, а в сердце его уже не было ни гнева, ни боли – одна только холодная пустота. Душа Олдера словно бы заледенела…
