Остервенело крутил руль, в машине пахло пылью и бензином. Хорошо, что хоть сухо. Как же они здесь осенью-то ездят? Потрёпанный «Логан», побрякивая нутром на колдобинах, в любой момент мог закапризничать, годков-то ему уже… Пустынная жёлто-серая грунтовка, разукрашенная теневыми пятнами от подступающих вплотную деревьев, казалось, резала тайгу напополам. Автобус, говорят, до Пинеги ходит. Где он, этот автобус? Ни одной машины навстречу. Куда еду? Дыра! Ага, а Пинега твоя – не дыра?
Почему я опять сорвался? Ведь выпрут. И куда тогда? Грузчиком при магазине спиваться? На лесопилку разнорабочим? Надо завязывать. Твою же мать! Всё из-за Марины. Сука! Шесть лет прошло, выкинуть из головы пора – так нет, сидит обида.
По привычке костерил жену. Хотя на уровне подсознания понимал, что сломал не её уход, а совсем другое. С уходом жены смирился, а вот с этим знанием смириться не мог.
Ведь всё хорошо начиналось, – настойчиво твердил про себя фразу, помогающую не думать, не анализировать случившееся, а только вспоминать обидное.
Молодыми были. Она – красавица, за которой бегало полпосёлка. Я – старший летёха. Голубоглазый, бесшабашный, уверенный в себе. Куда им всем до меня. И ведь действительно казалось, что впереди только хорошее, весь мир у моих ног. Ещё и власть, определяемая погонами, добавляла наглости. Девки тащились, сколько их перепробовал. Гулял напропалую. Оглянулся – все ровесники уже при семьях, спиногрызов нянчат, а вокруг какой-то левый молодняк крутится. Решил, что тоже пора остепениться. Марина образовалась.
Свадьбу отгуляли, зажили. Марина, она спокойная. Только поженились, и сразу совсем домашняя стала. В кино не хочет, в ДК на дискотеку не хочет. Работа, дом, книжки, телевизор. Три года прожили. Капитана получил. Заматерел, посерьёзнел сразу. Говорю ей: «Давай, рожай!» Головой кивает, а сама в сторону смотрит. И как-то так получилось, что отдаляться друг от друга стали. Развеселить её не могу. Я же потрепаться люблю. Шучу, все смеются, я доволен. А она смотрит серьёзно, будто я какую-то глупость сморозил. Ну, это ладно, и так жить можно. А вот то, что молчит всё время, это мне нож острый. Да, дошутился. Прихожу – записка на столе, прямо как в дурном сериале. Ну, там: «Прости. Не люблю. Ухожу. Не могу так больше жить». Оторопел. Эта тихоня?! Она же из дома не выходит. Когда? Сука! Где искать? Куда бежать? Она меня… К матери? Или кто?!
К холодильнику. Бутылку из стояка вырвал, лью, а горлышко о стакан бьётся – руки ходуном от злости ходят. Уже тогда привычка выработалась: как стресс, так водка. А что? У нас в отделе все так. Работа мента – сплошной стресс. Полстакана засадил – и в зеркало его со всей дури, чтобы морду свою растерянную не видеть. Вдребезги. Когда стакан хватал, записку со стола смахнул. На другой стороне, оказывается, продолжение имеется. Смотрю тупо. Не понял сначала. Другим почерком написано: «Если захочешь отношения выяснять, Приречная 15». Явно мужской почерк.
Я же мент, и не самый последний. В отдел. За телефон. Паспортный стол. Кто прописан? Такой-то такой-то, 1970 года рождения, афганец, награды, был женат, умерла в 2008-м, детей нет, шофёр в Леспромхозе. Сорок два года. А Маринке – двадцать девять. Тринадцать разница. Что-то сомнительно – шоферюга и Марина? Где пересекались-то? Идти надо. Тут Жирков нарисовался.
– Что, – говорит, – такой бледный? Съел поди, чего? – И ржёт. – Ты же вроде не на дежурстве? Давай по граммульке, здоровье поправим?
