Здесь приходилось бывать, и не раз. Мелькнули две унылые пятиэтажки. Сушится бельё на верёвках. Пацаны возле подъезда возятся с мопедом. Кошка на обочине – притормозить. Юркнула в траву, не дура. Тётка с сумкой в дверях магазина. Представил, как льётся водка в пластиковый стаканчик. Сто грамм, больше не надо, и перестанет перекатываться чугунный шарик в черепной коробке, уйдут приступы тошноты. Выдохнуть и закурить! Всего-то и надо. Нет. Успею. Сначала доехать, посмотреть, что там за атмосфера, тогда можно и расслабиться. Хотя что в этой дыре может измениться? На весь городок один участковый и пара салаг в форме.
«Логан» лениво развернулся на крохотной пустынной площади перед зданием администрации. Козырёк над входом подпирают две пузатые колонны с местами отлетевшей штукатуркой. Припарковался у одноэтажного строения. Обсыпанные пылью кусты вдоль стены, окна в решётках, дверь нараспашку, подпёрта кирпичом. Сбоку табличка: «Пункт охраны порядка».
Вылезать из машины не хотелось, сросся. Сидел, тупо уставившись в лобовое стекло, испещрённое следами разбившейся летучей живности. Пусто, жарко. Ну вот, сюда я добрался. А завтра что, назад?
Злость прошла, сменилась ступором от бессмысленности происходящего.
В чёрном проёме распахнутой двери неожиданно возник силуэт, словно фотографию проявили. Полуяров Яков Петрович, собственной персоной. Вечный участковый, карающий меч правосудия для местных алкашей и появляющихся время от времени бичей, для всех тех, кого носит по жизни без руля и ветрил. С одной стороны – смешно тратить жизнь на такую мелочёвку, возраст-то не маленький, полтинник перескочил, с другой – можно и позавидовать: начальство далеко, сам себе хозяин, городок маленький, тихий, все наперечёт, обо всех всё знает, живёт спокойно. Потому и на пенсию не уходит по выслуге.
Шагнул на свет, понуро рассматривая припаркованную машину. Высокий и тощий, в форменных брюках и серой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Седая шевелюра украшает гордо запрокинутую голову. Узкое загорелое лицо в мелкой сетке морщин. Уныло обвисший нос. Глаза снуло полуприкрыты веками. Само олицетворение неспешности и спокойствия. И передвигался соответственно – крайне неторопливо, по журавлиному переставляя голенастые ноги, за что и был прозван Стремительным.
– Привет, Петрович! – Распахнул дверцу, выбираясь наружу.
– И тебе не хворать, – буркнул нейтрально, не выражая особой радости от встречи. – Долгонько что-то ехал. Утром позвонили, – пояснил.
Пожали руки.
– Ну, как она, жизнь-то в твоей вотчине? Злодеи не перевелись?
– Течёт себе помаленьку. А чего это тебя в такую даль да за такой ерундой послали? Провинился опять? Помятый весь. Ох, Игорь, приведёт тебя беленькая в цугундер.
– Кончай, Петрович! И без тебя тошно.
– Ну-ну…
– Веди к себе, что ли, – кивнул в сторону открытой двери, – бумаги посмотрим, да и дело с концом.
– Охота тебе в эту духоту? Успеешь бумажки забрать. Ты же завтра поедешь? Пойдём, вон на лавочке, на ветерке посидим, побалакаем, а там, глядишь, и день рабочий закончится, всего ничего осталось, можно и здоровье твоё поправить. Не каждый день к нам такие гости.
Приземлились на скамейку во внутреннем дворике соседнего двухэтажного дома. На пронизанном солнцем кусте сирени трепетали под ветерком листья. Стоящая рядом бетонная урна до верху заполнена пивными банками и водочными бутылками вперемешку с яркими пакетами из-под чипсов. Окурки россыпью.
