Однако я увлёкся.
Итак, что мы имеем? Двадцать седьмая модификация. Вошли в консоль, прогрузили среду, записали рыбу, настроили…
Сухарик рассыпается, и я толкаю Андрея, придурка, не вовремя запустившего программатор. Или это я запустил?
«…Бедуинка». Я помню. Даже это помню. Хотя её никогда так не звали. Это была её загадка. А загадку не говорят. Загадку молчат. Так принято.
Эля. Так мало звуков и так много воздушного, бестелесного, волнующего. Эля. Эля. Произноси, пока не сотрёшь альвеолы. Не потому ли её так редко звали по имени? Грубый мир недостоин идеальных словоформ. Элюсик, Ляська, Лёля, Ленок, Ленор, даже Ёлка – что поделать, близким подругам только дай посюсюкаться. А неблизких у неё не было. У принцессы только фрейлины, озабоченные женихи и народ – дикий и неотёсанный. Но я всё равно звал её по имени. Потому что мы – не они.
А вообще бедуинов я люблю не за это. Когда пришёл Пессец, экономики пустынь рассыпались как карточные домики, и выжили не оседлые слабаки, а другие, настоящие, «тёмные», которые плевали даже на Разумный Мир, а после падения СРаМа ещё лет двести не впускали в себя ноосферу. Потому что чихать они хотели на спутанный рай, на пастухов-одминов и на стадо узлов, которым дополненное сознание дороже свободы. Сейчас таких нет. С нынешним дефицитом мяти за любой свободной извилиной такая охота, что на Плутоне достанут…
Как бы то ни было, СРаМ не проводил генетических манипуляций. Такие красивые люди могли получиться только от природы.
Так, всё!
На чём мы остановились? Библиотеки! Библиотеки компонентов… невероятно, у Эли есть сестра. Может быть, даже близнец. Да нет, наверно, старшая, закончила школу, вот мы и не виделись. Тем круче! Интересно, как она сейчас выглядит? Как её зовут?
Всё, не могу больше. Вы издеваетесь? Столько времени прошло, почему сегодня? До весны ещё полгода. Даже щекастые лица отличниц не отторгают, не спорят с моими вкусами. Просто проплывают мимо. Память растворяет их как краски, и рисует картину, старую, как половой способ размножения. Спасибо, прядь вашу! Разбудили. Однако, вы от меня так просто не отделаетесь. Всё вы, барышни, знаете. И мне всё расскажете: где сейчас Эля, почему не откликается и какого гыргына мы ничего не знали о её сестре.
– Эй! Славик, ау! Ты оглох?
– Ты чего орёшь? Через гостиную не можешь?
– Да ты не пускаешь. Закрылся ото всех, мечтатель-улыбатель. Какую пакость планируешь?
– Тридцать восьмую. Так что там у тебя?
– Я спрашиваю, ты пойдёшь на Клима Румяна?
– На кого?
– На Клима Румяна. Он прямо сюда, в шарагу приезжает. Придумаешь какой-нибудь сюрприз? Ты же умеешь удивлять.
– Угу. Значит, Клим Румян? Это хорошо.
– Вот! Слышите, щамыки? Обломались?
– Давайте… – продолжаю я, – Давайте пригласим его…
– На лодках покататься?
– Нет. Давайте пригласим его в наш замечательный лес.
– К чему ты клонишь? На пикник пригласить?
– Нет, пикник – это не по чину. Просто Выкван говорит, что там, в лесу, где-то валяется труп Марко де Лукво. Да, Выкван? Это же у него наш кандидат учился на шута?
– Чего?
– Того. Доучиваться надо. Лучше помоги мне с гущей, а то я совсем завяз.
– Какая гуща, ты что, не втыкаешь, кто такой Клим Румян?
– Сам ты не втыкаешь, – встревает новое лицо. – Если собираешься идти на это чучело. Это ж кем надо быть? Ладно бы шутил интересно, так нет, ыттын же вонючий, а не агитация…
– А ты вообще молчи. Это тебе не фонари перекрашивать, это глобальная политика! Румян такие вещи говорит, что его старпёры из Верховных Пальцев боятся.
