Но нет ничего неизменного, если сердце человека открыто. Лица становились тусклыми, чувства немели, боль спадала, и ощутил Аристипп, что никакой он даже и не Аристипп, а пыль, частица мироздания, как все иные, и что нужен он мирозданию только потому, что не может мироздание быть без него. И он перестал ощущать себя и думать о себе. И стало так, будто есть он и будто его нет, но что он часть всего, а всё – он. Покой.
И тут универсум начал сворачиваться с невообразимой скоростью и схлопнулся.
…Девочка открыла глаза. Вокруг неё была лужа. Руки – в грязи, липкой, вязкой, невообразимо мерзкой. Лаковые туфельки и платьице тоже облеплены грязью. «Сляка», – подумала девочка.
КОСИ, КОСА
(экзистенциальная зарисовка)
– Что, Данила, не спится? – раздался за спиной тихий вкрадчивый голос.
Кузнец обернулся. На пороге кузницы в ярких всполохах огня, летевшего от печи, стояла женщина. Высокая, прямая, в длинном чёрном плаще в пол, до самой земли, знакомая или нет – понятно не было из-за капюшона, покрывавшего её голову и отбрасывавшего тень на лицо так, что лица не было видно совсем, а вместо него будто зияла пустота.
Голос её был Даниле как будто смутно знаком, но по всему остальному: по фигуре, по стану, по выпростанным из широких рукавов плаща тонким белым рукам – никак не мог он припомнить никого из знакомых ему женщин, кому бы мог принадлежать этот волшебный голос. Пришлая, что ли. Однако ни сумы, ни котомки в руках её не было, только коса – длинная и слегка гнутая.
Данила нахмурился, но скорее для вида, нежели всерьёз:
– Не спится… – кузнец занял исходное положение, склонившись над добротным кузнечным столом, и продолжил разглядывать старый, с огромным лезвием для разделки мяса, кривой нож.
Он стоял к гостье спиной, чувствуя её пристальный взгляд на себе, но не оборачивался, не желая подать вида, что та его весьма даже заинтересовала.
– Работы много, – кузнец провёл лезвием ножа по бруску – туда, обратно. По кузнице полетело шуршащее «вжик-вжик». – Одному ведро залатай, другому подкову выправь, третьему ножи подточи… И всё срочно. До утра глаз не сомкнуть, с утра-то ведь всем в поле выходить да по хозяйству хлопотать. Вот и работаю по ночам. А ты что так поздно?
Он развернулся всем телом и чуть снисходительно оглядел гостью:
– Иль случилось что?
– Да вот… – та кивнула на косу в руках, – погнулась. Выправишь к рассвету?
Вежливо так сказала. Даниле понравилось. Известно, кузнец – первый человек в станице, без него никуда!
– Глянь-ка! – она протянула ему косу, блеснув глазами из темноты капюшона.
Данила отложил в сторону нож и наждачный брусок, вытер рукой пот со лба, не торопясь, вразвалочку, подошёл к гостье, взял косу, повертел в руках.
– Отчего же не выправить. Выправлю. Тут работы-то на час-другой.
И нахмурился – от гостьи веяло странным холодом.
– Дверь надо прикрыть, а то, видать, похолодало. Не застудилась бы ты.
Он выглянул на улицу, но, к его удивлению, там было тепло. Пахло звёздами, кошеной травой и спящей ночной рекой. Кузнец в недоумении пожал плечами – откуда холод-то был?
Он вернулся внутрь, встал у печи, провёл пальцем по лезвию косы.
– Работы не много, скоро сделаю.
– Ну вот и прекрасно. Тогда я тут подожду. Если не возражаешь, – гостья зашуршала плащом, усаживаясь на кривой стул у самого выхода.
– Садись, садись… – Данила рассматривал занимательное орудие.
Странная была коса – не литовка, каких он за свою жизнь в руках держал не счесть сколько раз, а какая-то другая, никогда таких не видывал: рукоятка была длинная, метра в два с половиной, полотно – узкое и несколько коротковатое, вся она была как будто вытянута… И ещё… Странно лёгкая для косы… В общем, как владелица ею косила, было совсем ему не понятно.
