– Это вожатское самоубийство, – не зная, к кому конкретно обратиться, Виталик обратился к солонке с забитыми дырочками. – Нас же Нонка убьет!
– Тогда тебе присвоят звание вожатого посмертно, – успокоил его Сережа.
Виталик перестал пугать солонку и медленно повернул к нему голову:
– Так вы что, собираетесь туда идти?!
Все, кроме Женьки, который боялся пауков и лягушек, кивнули и продолжили тыкать вилками в разваренный в кашу рис, а Виталик, беззвучно шевеля губами, еще раз перечитал письмо и уставился в бракованную рощу.
Никогда раньше Виталик не шел против системы. От любой возможности это сделать его оберегала мама, которая воспитывала сына одна и пристально следила за тем, чтобы он вырос настоящим мужчиной. Она даже друзей ему подбирала лично, тщательно изучая перед этим биографии их родителей. Такой подход к его воспитанию Виталику активно не нравился, поэтому уже с восьмилетнего возраста он начал проситься в лагерь, но мама обещала подарить ему путевку только на восемнадцатилетние, да и то, если он будет себя хорошо вести.
Виталик вел себя хорошо, даже отлично, но перед знаменательной датой выяснилось, что отряды из восемнадцатилетних юношей набирают уже не в пионерских лагерях, а в других инстанциях. Перед сыном получалось неудобно, но мама Виталика решила во что бы то ни стало сдержать свое слово и отправить сына в лагерь. Для этого она вошла в тесный контакт с Нонной Михайловной, с которой была знакома через директора автокомбината, и стала ей почти лучшей подругой, подарив лагерю DVD-проектор с коллекцией киноновинок, но Виталика в отряд все равно не брали. Зато брали вожатым, на что мама была вынуждена согласиться с условием, что напарницу она ему подберет сама, тщательно изучив перед этим биографии всех ее родственников.
– Тогда меня убьет Ленка, – проговорил Виталик, смиряясь со своей участью. – Но, черт возьми, я иду с вами!
Приняв судьбоносное решение, Виталик разгладил смятое письмо и уже направился было к своему отряду, но Анька его вернула. Нам еще нужно было нажаловаться на Марадону. На салфетке она нарисовала ручкой сердитый футбольный мяч, а рядом плачущего крокодильчика Lacoste. Снизу написала: «Спасибо, только уйми свой детский сад».
– Передай это Лехе, – попросила Анька, вручая Виталику шифровку. – И удачи тебе, солдат!
Петляя между столами и пригибаясь, словно под перекрестным огнем, но на самом деле стараясь не попасться на глаза Ленке, Виталик невредимым перебежал через весь обеденный зал и вручил донос Лехе.
– Хрен знает что творится, – бросил Виталик, проходя мимо нашего стола и особым образом выделяя нехорошее слово «хрен», – и прямо под носом у директрисы. Что будет, если она узнает?
Но Нонне Михайловне было не до этого. Как стало известно из достоверного источника, разрываемого нетерпением поделиться ценной информацией, со вчерашней ночи по сегодняшний обед включительно директриса мучилась совсем другим вопросом. Когда Виталик становился мужчиной, Нонны Михайловны вообще не было в столовой. В это время она стояла у окна в пустой пионерской и смотрела на Сашкину фотографию. Это было одно из многочисленных фото первого отряда с прошлых смен, где он сидел с напарницей и тридцатью пятнадцатилетними пионерами на широких ступеньках у входа в главный корпус. Здесь он особенно хорошо получился: в красной бейсболке, шортах и расстегнутой рубашке, сквозь которую проглядывает загорелый торс.
