“Кто трус – я?
Кто обзовёт негодником? Башку мне рассечёт?
И дёргая мне бороду, подует мне в лицо?”
Вот и всё, в двух словах. Ах, если бы я это высказал в ту ночь!
Мимо их стола, по пути к выходу, прошёл один человек, потом другой. Сатч, замолчав, оглядел зал. Он был почти пуст. Лейтенант посмотрел на часы – стрелки миновали одиннадцать. В эту ночь обязательно нужно составить какой-то план действий. Услышать рассказ Гарри Фивершэма – это ещё не всё. Что ему, опозоренному и уничижённому, теперь делать, вот вопрос. Как заново начать жить? Как наилучшим образом скрыть свой позор?
– Тебе нельзя оставаться в Лондоне, прятаться днём, а выходить украдкой лишь ночью, – дрожащим голосом сказал он, – это слишком похоже на…
Тут он спохватился, но Фивершэм закончил за него:
– Это слишком похоже на Вильмингтона, – спокойно сказал он, имея в виду историю, рассказанную отцом так много лет назад и с тех пор ни на день не забытую им. – Но я закончу не так, как Вильмингтон, в этом я Вас уверяю. Я не останусь в Лондоне.
Он произнёс это с духом решительности. Он и в самом деле уже составил план действий – то, о чём так беспокоился лейтенант Сатч. Тот, однако, был занят собственными мыслями.
– Кто знает о перьях? Сколько человек? – спросил он, – назови их фамилии.
– Тренч, Каслтон, Виллоуби, – начал Фивершэм.
– Все трое сейчас в Египте. Кроме того, по возвращении они, вероятно, будут держать языки за зубами, ради чести своего полка. Ещё кто?
– Дэрмод Юстас и… и… Этни.
– Они болтать не будут.
– Вы, возможно Дарренс, и отец.
Сатч, откинувшись на спинку стула, уставился на него:
– Твой отец?! Ты написал ему?
– Нет, я сам поехал в Саррей и рассказал.
Снова лейтенант Сатч почувствовал угрызения совести.
– Ну почему я не заговорил тогда, в ту ночь? – сказал он в бессилии. – Ну какой же ты трус, если преспокойно отправляешься в Саррей, чтобы предстать перед отцом и рассказать свою историю! Подумать только – не написать в письме, а явиться лично и, глядя в глаза, рассказать! Гарри, я могу поручиться за себя, как за многих других, когда требуется проявить храбрость, но клянусь – так поступить я не смог бы.
– Нельзя сказать, что это было приятно, – сказал Фивершэм просто; этим – единственным – описанием беседы отца с сыном он и удостоил своего старшего товарища. Но Сатч знал отца и знал сына, и вполне мог догадаться, что заключала в себе эта фраза. А Гарри заговорил о результате своей поездки в Саррей.
– Отец продолжает слать мне карманные деньги. Мне они нужны, каждый пенс нужен; иначе вообще бы не взял. Но сам я домой больше не поеду. По крайней мере, я этого не планировал уже давно.
Он достал из кармана записную книжку, вынул из неё четыре белых пера и разложил на столе.
– Ты сохранил их? – воскликнул Сатч удивлённо.
– Я действительно храню их как сокровище, – спокойно сказал Гарри, – Вам это покажется странным, ведь для Вас они символизируют мой позор. Но для меня они – нечто большее. Они – моя возможность загладить вину.
Он оглядел зал, затем отделил из всех перьев три, продвинул их по скатерти вперёд и, наклонившись поближе к Сатчу, сказал:
– Что, если я смогу заставить Тренча, Каслтона и Виллоуби, каждого по очереди, взять своё перо обратно? Не могу сказать, насколько это вероятно, да и вообще – возможно ли, но шанс, что такая возможность выпадет, есть, и я должен дождаться его. Они, каждый из троих, поскольку ведут активный образ жизни, рано или поздно предстанут перед опасностью и нуждой, и мало кто на их месте смог бы этого избежать. Быть готовым к такому моменту – вот отныне моя карьера. Все трое сейчас в Египте. Я уезжаю в Египет завтра.
