– Посмотри на часы, Гарри.
Час истёк. Гарри, поднявшись со стула, вобрал в себя воздух.
– Спокойной ночи, сэр, – сказал он и направился к двери.
Слуги уже давно спали, и, когда Гарри открыл дверь, ночной зал распахнул для него свой чёрный зев. Мальчуган, остановившись на пороге, пару секунд в нерешительности постоял и чуть было не попятился назад, в освещённую комнату, будто предвидел впереди, в тёмной пустоте, какую-то опасность. И опасность такая была – в его мыслях.
Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Вновь пустили по кругу графин, раздалось бульканье наливаемой из бутылок содовой воды, и беседа вернулась в привычное русло. О Гарри моментально забыли все, кроме Сатча. Лейтенант, гордившийся своим умением беспристрастно, непредвзято познавать человеческую натуру, был при этом человек наилюбезнейший, и доброжелательности в нём было намного больше, нежели наблюдательности. Кроме того, у него были особые причины, побуждавшие его интересоваться Гарри Фивершэмом. Некоторое время он просидел с видом человека, до глубины души обеспокоенного. Затем, поддавшись порыву, подошёл к двери, бесшумно открыл её, так же бесшумно вышел и, едва слышно звякнув щеколдой, закрыл.
А увидел он вот что: в центре зала стоял Гарри, высоко над головой держа зажжённую свечу, и рассматривал портреты Фивершэмов, которые занимали все стены и, поднимаясь вверх, терялись под тёмными сводами крыши. Из-за двери раздавались приглушённые голоса, но в самом зале было тихо. Гарри стоял совершенно недвижимо, и единственным, что шевелилось, было жёлтое пламя свечи, мерцающее от слабого сквозняка. Тень огонька колыхалась на изображениях, тут подсвечивая красный мундир, там – поблескивая на стали лат. Ибо на стенах были развешаны не те однообразные портреты, что не блещут красками военной формы, а изображения многих людей. Отцы и сыновья Фивершэмы были солдатами со дня образования семьи. Отцы и сыновья, в отделанных галунами воротниках и сапогах с высокими голенищами, в кучерявых париках и стальных нагрудниках, в бархатных мундирах, с напудренными волосами, в киверах[1] и фраках, в высоких чулках-гетрах и в кителях с аксельбантами, они взирали сверху вниз на последнего из рода Фивершэмов, призывая его на такую же службу. Это были люди одинакового склада; никакое различие в обмундировании не могло затушевать их родства; скуластые лица, твёрдые, как сталь, с огрубелыми чертами; тонкогубые, неизогнутые рты и подбородки, выражающие решительность; узкие лбы и невыразительные глаза синевато-стального цвета; люди, несомненно, мужественные и решительные, но лишённые хитрости и нахальства, а также этого обременительного дара воображения; сильные люди, которым немного недостаёт учтивости, люди, едва ли выдающиеся умом, – откровенно и коротко говоря, люди довольно глупые – все первоклассные вояки, но ни один из них не первоклассный солдат.
Но Гарри определённо не видел их недостатков; все эти напыщенные родственники внушали ему страх. Он стоял перед ними, как преступник стоит перед судьями, зачитывающими приговор, и глаза их при этом холодны и неподвижны. Лейтенант Сатч теперь более ясно понял, почему мерцало пламя свечи. Сквозняка в зале не было, это рука у парня дрожала. И вот он поклонился портретам, висящим на стене, будто и вправду услышал голоса судей и признал справедливость приговора. Подняв голову, он увидел лейтенанта Сатча, стоящего в дверном проёме.
