– Я постараюсь.
В голове свитера нитью пряжи протянулась мысль о том, что он должен сделать: «Не отставай. Цепляйся. Разбуди в нём зверя».
– Постарайся.
Стряхивая с себя ещё не сошедшую воду, свитер спускался по лестнице к выходу, готовясь околеть в подстерегавшем на улице морозе.
«Не бросай. Заберись к нему в душу. Не упускай его из вида», – тянулась нить.
Маленький хрупкий мальчик уходил в большой мир – точь-в-точь главный герой из аниме про школу, – и в его неровной шаткой походке чувствовалась уверенность.
Рим
«Говорят, на то, как течёт вода и горит огонь, можно смотреть вечно. Не могу согласиться. Когда я наблюдаю текущую из крана воду или неиспользуемую зажжённую газовую конфорку, мне становится неприятно. Хочется выключить, чтобы ограничить потребление.
Хочется спросить: зачем ты это делаешь? Почему не оставишь его в покое?
Красота в самобытности, а приручённый её теряет. Именно поэтому мы умиляемся тиграм в клетках, а не боимся их – тигров настоящих, живых мы никогда и не видели. Удивительно, но чёрный экран телевизора показывает животный мир яснее и правдивее, чем можно увидеть в зоопарке своими глазами. Настоящее – на то и редкое и ценное явление, чтобы не попадаться каждому на глаза. И даже если что-то настоящее в жизни встречается, оно бьёт словно кувалдой по голове. Когда в висках появляется сильная боль, резко начинают болеть глаза и пробиваются капилляры, как корни растений, в белках – скорее всего, ты увидел что-то настоящее. Когда на ногах горят колготки – настоящим огнём – ты стягиваешь их с болью, с ужасом. Когда колготки горят на ком-то другом – неровен час, можно и залюбоваться».
Сделав эту запись в дневнике, Рим с удовольствием оторвался от тетради. В воздухе висела пыль, пробиваемая лучом солнца из-за плохо закрытой шторы. На диване за спиной приятно мурчал кот. Мать ещё не вернулась домой.
«Так в детстве и произошло. Мы с мамой никак не могли разжечь печку и попробовали бензином. Когда передо мной пятилетним горело несколько дециметров пола и занавески, я звал на помощь, кричал, паниковал, пока не увидел маму, пытающуюся стянуть с себя горящие колготки. Я успокоился, когда увидел маму рядом с пылающей печкой, обоями и газетами для розжига. Я следил за ней молча, лишь всхлипывая. Может, я стих из-за её крика «Замолчи!», может, затем, чтобы не отвлекать её внимание. Может, я просто залюбовался. Сейчас уже неважно – ясно одно: уже пятнадцать лет каждый день, когда возвращаюсь домой, я беру бутылёк с меновазином и смазываю ноги маме, зарубцованные, покрытые венозной сеткой.
Когда долгое время проводишь на ногах, особенно в туфлях, вены набухают и ноги с болью отекают.
Каждый день я смазываю их, как шарниры в механизме, и делаю массаж. Я выучил всю ножную карту, все углубления, ранки и больные места. Если меня спросят, как добраться по перекрёсткам шрамов, я разработаю для него пошаговый план.
Раньше смазыванием маминых ног занимался отец, пока не изъявил желания массажировать ноги кому-то ещё. Сейчас этим занимался я, часто задаваясь вопросом: почему? Ей самой неудобно или это наказание за неоказание помощи ей в трудную минуту? Я никогда не спрашивал маму об этом. В нашей семье не принято ворошить прошлое».
Потянувшись, кот встал, поскрёб диван когтями и ушёл орать на кухню, чтобы его покормили. Рим с довольным видом открыл холодильник и удивился, что он набит продуктами. Достал корм для жирного пушистого существа, вылил жидкую смесь ему на тарелку, сам перехватил яблоко и вернулся дописывать навеянные солнцем мысли.
