Потом мы переехали на Большую Разночинную. Потом я ушёл.
Продолжения нет.
У изголовья
Шёл снег с дождём, ботинки промокли. С белыми платками на рукавах толпились друзья.
Любовница и жена покойника со свечками в замёрзших ладонях локтями оттесняли друг друга от гроба.
Земля
Яблоко, раскалённое яблоко, раскалённая яблочная кожура, яблочная кожура над раскалённым хаосом, который пытается выплеснуться наружу.
Третья смена
Урок арифметики,
дано: яблоко.
К окнам бегут –
тьма.
– Яблоко, яблоко!..
Ещё
Искусство есть отбор: «ничего в себе не объясняя и не позволяя объяснять другим».
Название картины. «Дефлорация учительницы пения в её собственном кабинете на третьей парте».
Пьеса. «Девушка розовой калитки и её оргии».
У врат в N…скую церковь, говорят, висит список страшных грехов, среди них – занятие искусством.
Барабанщик, бей в барабан и ничего не бойся!
Жизнь как роман с девушкой, харкающей кровью.
Искусство как воспоминание о том, что мы были совершенны.
Как поиск отца, как мешок, полный отчаянно чирикающих воробьёв, пойманных армавирскими мальчишками под крышей элеватора.
Как – что? – я не знаю.
Кто знает, пусть скажет.
Письмо из Бостона
«Приезжай. Май не за горами, а за океаном».
Друг
Всегда говорит, как будто читает книжку – наклонив набок голову.
И трёт глаза, как будто свет бьёт в лицо.
Титов
«Судя по форме тела, семи отверстиям в голове, по дыханию и голосу, это был человек».
Подойти на вокзале к незнакомой девушке и сказать:
– Как жаль, что вы уезжаете.
Пиши, и пусть наивное выглядит наивным.
Озеро, сентябрь. Похоронили Ф. И.
К синей обивке гроба пришивали золотой крест.
– Как эту перекладинку? Вверх концом или вниз?
Ты должен знать.
Пришили вниз, я ошибся, так и закопали.
Утром прилетели 18 белых лебедей. Вечером девять улетели, крича по-человечьи. Солнце ночью, как кошмар: размытое, косматое, багровое, в дыму. Титов стоит в шапке-ушанке под перезрелой рябиной.
– Лет десять тому назад мы под ней пили и не собирали.
Теперь собираем и не пьём. Если бы мы тогда собирали и не пили, теперь бы пили и не собирали.
– Я уйду. Семь кораблей стартуют с космодрома Плесецк и будут сопровождать меня до границы Солнечной системы.
– Я вернусь. Семьсот космических шаттлов стартуют со всех космодромов мира и будут встречать меня у границы Вселенной.
Прошлым летом Сашка умер.
Идут годы, Титов стоит в шапке-ушанке под перезрелой рябиной. Солнце, как кошмар: размытое, косматое, багровое, в дыму.
– Мне нужно нечто тонкое и отвлечённое, – сказал Керзум, входя в дом.
В доме звуков нет. Звуки можно пересчитать по пальцам.
Утром смотрел, как в полнеба расширяются пятна багрового, гаснут, и в синих тучах снова наступает ночь.
На коленке лежит тетрадка. Кот, проходя, сказал мя, жёлтый огонь вспыхнул в резных дырах туч и безостановочно покатился под небесную гору, рисуя тихие леса и озеро:
берёз жёлтых, красных осин и чёрных сосен.
Кровать, как нашкодивший ребёнок, задвинута в дальний угол.
Прожужжала муха.
– Пойдём бережком, иначе смерть, – сказал А. Ф.
Люди с головами, как обугленные деревья. Бледные, восковые, лысые. Не сменяющие, а изменяющиеся одно в другое, с вытянутыми губами, безглазы, огромными лбами, мёртвые-живые радовались и уже брали за горло, и один выходил из-за спины другого и останавливался, и говорил: «Я здесь! И ты никуда не денешься от меня».
– Кто-то из них шёл рядом. Он что-то нёс, или я что-то нёс – как Ленин на субботнике. Начал нарастать ужас от присутствия «этого» рядом. Смотрю в твою сторону – горит огонёк у тебя. Зову, а ты молчишь. Бегу к тебе, вырываюсь, а дорога удлиняется до бесконечности.
