Четыре - страница 16

– Ух ты! Ты откуда знал, что я именно такого коня хочу?

Я испугался, что она догадается, что я был в детдоме. Но она потянула меня за руку вниз, к себе, чмокнула в щеку:

– Настоящий папа! – отчего Аглая, которая убила на Настю целый день, купила ей ворох одежек, заметно взревновала, вскинув от обиды красивые брови до морщин на лбу.

Мне оставалось только извинительно улыбнуться ей.

Но еще выше она вскинула брови, когда после ужина и просмотра второй части фильма «Белль и Себастиан» я вдруг уверенно направился в ее спальню. Брови вскинула, но ничего не сказала. Зато Настя согласилась лечь спать без сказки на ночь. Они только о чем-то пошептались с Аглаей в окружении армии плюшевых медведей.

Аглая вошла в спальню в прозрачном пеньюаре, отчего сердце мое чуть не взорвалось. Только бронзовую статую не могли взволновать ее формы. Между тем она беспечно плюхнулась на свободное от меня место и выдохнула:

– Как я устала, так, оказывается, непросто быть мамой.

Можно было понимать это и прямо, и как угодно, и как расхожее между мужем и женой: не приставай, сил нет. Я и не приставал. Не смел. Просто рассказал ей шепотом всё, что мне удалось узнать в детском доме.

– Этот Василий Абдурахманович, он что, совсем абдурахманович?! – сначала возмутилась Аглая, но потом сама поняла, что в ней возобладал банальный обыватель. А речь шла о смертельно больной девочке.

– И что нам теперь делать? – задумалась она.

– Вступить в законный брак через ведомство сельской администрации, – как-то витиевато сказал я, – если, конечно, у тебя в паспорте уже нет соответствующей записи с другим мужчиной.

– Нет, – ответила Аглая, но это «нет» прозвучало решительно как «да» на вопрос о браке.

Потом она откинулась на подушку и вдруг попросила:

– Поцелуй меня…

Разумеется, я несколько растерялся, но она внесла коррективы:

– Поцелуй меня как усталую жену… – Сказала так, как будто мы лет анцнать были в браке.

И я поцеловал ее как уставшую жену – нежно и без дальнейших претензий, но с навязчивой мыслью о том, что во всём происходящем кроется какой-то подвох, как будто кто-то просто разыгрывает вокруг меня некий спектакль обстоятельств. Причем актеры очень талантливые. А некоторые – я посмотрел на Аглаю – еще и красивые. Вот только искренний Василий Абдурахманович не вписывался в эту систему. И Николай Петрович – врач, с которым я встретился на следующий день, – тоже.

Он угощал меня кофе в ординаторской, где мы сидели вдвоем. Я внимательно всматривался в его лицо, но не видел там и намека на игру или иронию. Он был просто очень усталым врачом лет пятидесяти, которого несколько раз обмануло государство, и который просто делал добро, потому что не умел делать ничего другого. И – не хотел. На стене в ординаторской висели образ Николая Чудотворца и портрет Николая Пирогова.

– Не хватает еще одного Николая, – почему-то заметил я.

– Какого? – спросил доктор.

– Второго…

– Их тут и так два, – сначала не понял Николай Петрович, – а вместе со мной – три… А-ах! – догадался он. – Тогда уж надо бы цесаревича Алексея, он ведь был неизлечимо болен.

– Как Настя, – привел я к логической запятой, – в игру которой вы с Василием Абдурахмановичем втянули совершенно посторонних людей. Вы понимаете, в какое положение вы нас поставили?

Николай Петрович вздохнул так же, как совсем недавно Василий Абдурахманович:

– Вы можете всё прекратить в одну минуту. И… вы подумайте… в каком мы с ним положении. В сущности, ее ведь уже не должно быть. Господь ее придержал здесь. – Он задумался, полистал зачем-то истории болезней на столе, словно там можно было найти ответ. – Зачем-то ведь придержал? А может, и совсем оставит… Она, знаете, она тут такие перлы выдавала. Одной медсестре сказала, что ей надо вернуться к мужу. Откуда она знала, что та ушла от мужа? Но вся соль даже не в этом; потом оказалось, что эта медсестра беременна от мужа, хотя уже ушла от него к другому.