Четырнадцать дней непогоды - страница 25

– Знаю, общество тебе неприятно, ты выросла в сельском уединении, но, я уверен, скоро ты найдешь друзей, сможешь познакомиться с сочинителями, которых в таком упоении читаешь, – убеждал он ее, как ребенка.

– Как же я раньше не задумывалась об этом, – повеселела Евдокия и отодвинула штору. – Взгляни, мы стоим и никуда не едем. Может быть, что-то с каретой?

– Все в порядке, – ответил Павел, – просто мы и не заметили, как приехали домой.

Супруги выбрались из экипажа, остановившегося на набережной Фонтанки, и их взгляду предстал великолепный дом, родовой особняк Мурановых. Демьян, крепостной кучер, обратился к барину:

– Павел Сергеич, не прогневайтесь, уж с четверть часа, как подъехали. Я не смел прерывать ваш разговор с барыней.

– Спасибо, Демьян, ты свободен, – сказал князь и вместе с женою поднялся на высокое крыльцо. «Прошу», – произнес Павел и открыл перед Евдокией двери ее нового дома.

Княгиня, а следом за ней и муж, оказались в просторной передней, где хозяина с молодою женой уже встречали заранее уведомленный управляющий и множество слуг.

Приняв приветствия крепостных и распорядившись об обеде, Павел направился к роскошной анфиладе – показывать супруге дом. Здесь, в мурановском особняке, все было наполнено духом широкого русского барства. Построенный во времена Елисаветы Петровны, дом был образцом той роскоши и вычурности, которыми отличалась архитектура, да и весь образ жизни осьмнадцатого столетия. Федор Львович Муранов, дед Павла, получив должность секретаря канцлера императрицы, Михаила Илларионовича Воронцова, решил обосноваться в Петербурге и построить здесь особняк. Став собственностью рода, дом перешел к сыну Федора Львовича, Сергею, а от него – к нынешнему представителю фамилии, последнему из Мурановых, князю Павлу. Он провел здесь почти всю свою жизнь – от рождения и до последнего года, так изменившего ее.

Все убранство дома было в истинно классическом стиле – всюду лепнина и позолота, бронза и красное дерево. Мебель поражала красотою обивки, шторы – изяществом ткани. По всему было видно, что в отсутствии хозяев за порядком и чистотою в доме исправно следили – люстры и подсвечники были начищены до блеска, зеркала и столы протерты, в паркете можно было видеть собственное отражение. Последней комнатой в анфиладе первого этаж была портретная. Князь рассказывал жене о каждом из представителей рода Мурановых, со времен Петра Великого, изображенных на портретах. Здесь были и герои турецких войн, и сенаторы и государственные деятели. О многих из них Евдокия уже слышала от Павла. На большом поясном портрете был тот самый секретарь канцлера графа Воронцова, Федор Львович Муранов, при котором построили этот дом – полноватый мужчина с добрым лицом, в напудренном парике. Внимание Евдокии привлек портрет молодой женщины в античном платье начала века и соломенной шляпке. Черты ее лица, в особенности глаза, очень напоминали Павла Сергеевича.

– Эта женщина – твоя мать? – спросила у мужа Евдокия, подводя его к портрету.

– Да, покойная матушка Екатерина Антоновна. Я почти не знал ее. Многие говорят, что я очень похож на нее. А ты не находишь?

– У вас редкое сходство. Теперь я знаю, что свои прекрасные глаза ты унаследовал от матери, – сказала Додо. – А где же портрет твоего отца?

– Вот, Сергей Федорович, – показал князь на портрет молодого мужчины в мундире Александровского времени. Если Павел что-то и унаследовал от отца, то только густые каштановые волосы и бакенбарды. Сам он был невысокого роста и не такого богатырского сложения, как Сергей Федорович, могучая грудь которого вся была увешана орденами, полученными в боях с Бонапартом.