Чилимята - страница 4

– Ох, забирают, забирают,

А вы, девушки, куда?

У меня штаны широки –

Полезайте все туда.

Пел и смеялся, глядя на смущенных девушек.

Или еще… Иван не только сам хотел быть везде первым, но и желал видеть таким же своего сынишку. Поэтому он, начиная с трех лет, мучал ребенка, пытаясь научить его читать. Чуть ли не насильно усаживал сына за стол, раскрывал букварь и начинал:

– Смотри, сюда, Толюнька… Какая это буква? А эта?

Толик молчал, тоскливо глядя на игрушки в углу комнаты.

– Ну что же ты, а? Учись давай: вот это – «б», это – «а»,а это – какая? Толик не издал ни одного звука. Отец сердился:

– Что ты за бестолочь такая! Какая это буква?!

Ребенок покраснел от обиды и, чуть не плача, выдал:

– Какая, какая… Буква – говно!

Стремился Ванёк быть и самым веселым, забавным. Ему нравилось, когда другие рассказывали о нем что-либо смешное, забавное, похожее на анекдот. Сестра Маня с мужем тоже купили частный дом в шахтерском поселке, только на другом конце его. Маня работала вместе с Мотей на шахте, Николай – на строительстве взрывником. У них родилась дочь Любаша. Иван стал крестным отцом Любы, был очень привязан к девочке. Часто заходил в гости к Мане, засиживался с Николаем за бутылочкой допоздна. Сказать, что пьяницы – да нет, не скажешь. С бутылки вина поначалу оба были пьяными. Но и всухую не встречались. Какой же разговор у русских мужиков без бутылочки? Когда дело близилось к ночи, Ванёк начинал собираться домой, просил Маню:

– Сестренка, проводи меня!

На предложение Мани переночевать у них отвечал отказом:

– Да ты что, меня ж Матрена Николаевна ждет! И Толюнька!

– Ну пошли, горе мое, – вздыхала Маня.

Посреди дороги Ванёк делал вид, что не узнает сестру:

– Ты что ко мне привязалась, шалашовка такая? У меня жена есть, Мотя! Отцепись от меня, сучка вербованная! – и мотался по дороге из стороны в сторону, вытягивая последние силы из сестриных рук. Терпение Мани заканчивалось.

– Иди один, негодный! Иди домой! Можа, лучше один дойдешь! Маня поворачивала обратно. Опомнившийся Ванька голосил:

– Маня, сестренка, проводи! Чай, я не чужой тебе… Больше не буду баловать…

Вздохнув, Маня возвращалась обратно. И все начиналось сначала.

В конце 1960-х годов сыну Ивана и Моти Анатолию было столько же, сколько его отцу ко времени начала Великой Отечественной войны. А Ванёк оставался все таким же, по прежнему работал шофером, вот только попивать стал чаще. Да и не он один. Свояк (муж Мани) Николай не отставал от Ивана, хотя и шофером не был. А шоферам, как говорится, и сам бог велел выпивать: водка стала «жидкой валютой» – ей расплачивались за любые услуги по доставке грузов, стройматериалов и прочего. После окончания Толей девятого класса Иван решил свозить всю семью в Москву, показать сыну столицу. По просьбе Мани взяли с собой и крестницу Любашу. Памятной получилась поездка, ничего не скажешь. Много позже и Люба, и Анатолий, вспоминая, заливались хохотом.

Будучи человеком самонадеянным, Ванёк не покупал билеты заранее.

– Кассирша у меня знакомая, так что это без проблем, – заверил он жену. И вот за полтора часа до прихода поезда билетов у них не было. Наконец, нажав на все возможные рычаги, он купил билеты… не плацкартный, а в общий вагон.

– Там поменяем, – не унывал Ваня, – со мной не пропадете. – И уловив сомнение в глазах Моти, добавил:

– И вообще, не баре… Ехать-то всего полтора суток… Глядишь, и жир на боках пообтрясется, – и ущипнул Мотю за вышеназванное место. Та только рукой махнула. Сели в вагон. Он был переполнен. Там негде было не то, что лечь на полке, но и просто сидеть, хотя бы на краешке. Приняв для храбрости на грудь, Ванёк отправился к бригадиру поезда. Что он там говорил, о чем просил, как убеждал – никто, кроме него, не слышал. Все было безрезультатно. В вагон он вернулся мрачней тучи, и с горя приложился к бутылочке еще раз. Наконец-то нашлось место, чтобы просто посидеть на полке, для Моти. А Толику и Любаше Ванёк предложил забираться на верхние багажные полки, где всегда лежат в плацкартном вагоне матрасы, а, в общем, за отсутствием таковых лежал толстый слой пыли. Кроме того, поперек этих полок проходила толстая труба вагонного отопления, которая, несмотря на лето, была почему-то горячей. Мотя не успела найти какую-нибудь тряпку, чтобы вытереть с полок пыль, а Толик с Любашей уже вытерли всю пыль своей одеждой. Матюкнув Мотю и назвав ее неряхой, обозвав молодежь балбесами, Иван отправился «пробивать лучшие места» (так он выразился). Ходил он долго, по мере «пробивания мест» степень опьянения усиливалась, а результат оставался неизменным. Наконец, вернувшись, он предложил Матрене Николаевне ту же багажную полку. Она отказалась. Заметив, что на «нет» и суда «нет», а он лично не из спесивых, Иван залез на багажную полку и тут же захрапел. Он заливисто храпел на весь вагон всю ночь, но это было еще полбеды. Кишечник его, опорожняясь от скопившихся газов, издавал периодически звуки, по силе превосходящие храп. Звуки и, главное, запахи возмутили переполненный вагон. Если ночью кто-то дремал и не слышал происходящего, то утром проснулись все. Возмущению не было предела: