Подполковник Гнусавый был замордован «двухгадючниками» до предела. Он знал, что его УНР самый паршивый по дисциплине во всем УИРе, он знал, что по этой причине из отдела кадров ему направляется всякий штатский сброд, и он знал также, что до тех пор, пока этот сброд будет к нему направляться, дисциплина в подчиненной части не повысится. Это был заколдованный круг! Он проклинал всех и вся: капитана Блинохвостова – за козни, начальника политотдела Пучилова – за разносы, подчиненных – за алкоголизм, солдат – за ленность и склонность к побегам, жену – за то, что она жена…
Проклятый Глызов доканал подполковника! Каждое утро на планерке негодяй клялся и божился, что уж сегодня-то… сегодня он…, но наступал вечер, и два капитана-сантехника снова являлись к нему в кабинет с жалобами на лейтенанта. От Глызова надо было избавляться немедленно, подполковник спал и во сне видел приказ министра обороны на увольнение негодяя. Но сначала ему пришлось отправить в министерство документы на присвоение Глызову очередного воинского звания – старший лейтенант. Проклятая система! Гнусавый был вне себя: ему приходилось в представлении писать хвалебную характеристику тому, кто выпил у него крови больше, чем Рейган со всей своей СОИ! В противном случае вышестоящие, да хотя бы и тот же Пучилов, непременно стали бы допытываться, почему нет представления? Что, не достоин? Значит, не работаете, не воспитываете состав, товарищ подполковник?!
Таким образом, злостный нарушитель Глызов был представлен к очередному воинскому званию, получил его, и, разумеется, чтобы не ударить в грязь лицом, организовал грандиозную попойку. Он пригласил на нее всех, включая и Гнусавого, мерзавец!.
…Владимир окончательно пришел в себя. Теперь нужно было встать, желательно ничего не разбив. Путаясь в длинных полах парадной шинели, новоиспеченный старлей стал молча залезать в зловещем мраке спящего ЦУБа на продавленную металлическую кровать. Мятую пачку он сунул в карман.
– А-а!!!
От испуга Глызов громко упал. На его кровати, похоже, притаилось какое-то существо, причем, судя по голосу, оно принадлежало к прекрасной половине человечества.
– Кто здесь? – обмирая, спросил он.
– Вов, ты? – ответило пьяным бабьим смешком. – Хи-хи, ишь, напугал!
– Да ты кто? – снова стал подниматься Глызов.
– Да я это, Зина! Че, не помнишь?
– Какая еще Зина?
– Да, столовская… Посудомойка…
– Зинка???
И Глызов вспомнил все! Как покупал в продмаге бутылки спирта, как рассаживались в кильдымчике-мастерской среди торчащих труб и фасонины, как вся компания орала ему «До дна, до дна, сука!» когда он пил из граненого, на дне которого блестела тусклым светом звездочка. Потом был второй стакан, тосты за звание и скорый дембель, драка старика Еремеева с бухгалтером Матеем, пьяные вопли энергетика Варданяна «А я вам ответственно говорю, что самое лучшее освещение – это естественное!», порванная шуба служащей СА нормировщицы Людочки, разбросанная по причине сладкого вкуса пайковая картошка… Потом отправились провожать всем обществом перепившего седовласого майора Трегубовича, вдруг внезапно перед домом поскользнувшегося и упавшего всеми орденами в мазутно-вонючую кучу (кстати, почему он оказался без шинели?)… Далее в воспоминаниях обнаружился провал… а затем Глызов отчетливо увидел себя таскающим за грудки Варданяна, и кричащим при этом «Будешь еще жрать общую сгущенку, пидор?! Будешь???» Варданян мотался, как тряпичная кукла и норовил сползти по стенке… кепкинского клуба.
