Он почти через каждое слово вставлял мат, так что мне уже стало совсем плохо – от его слов, от вони, от того, как он навалился на меня всей своей грязной тушей.
– Все, выходим, – он дернул меня за руку. – Ни одна еще от меня не уходила. Если я сказал, так и будет.
Интересно, он бандит – настоящий, с ножом, сидел в тюрьме? Или просто такой придурок? Сделал татуировку, как у зэка, пугает ножом, которого у него, может быть, и нет… Но не хотелось бы на себе проверять, есть ли у него нож. Я понимала, что выходить с ним на остановке, которую уже объявили, мне совсем не нужно. А вдруг и правда ткнет ножом, и пока будут разбираться – что да как, убежит.
– Пошли, пошли, домой к мамке! – дернул он изо всех сил меня за руку.
Я точно знала – бесполезно говорить такому уроду, что мама моя умерла. Он совсем не это имеет в виду. Он имеет в виду плохое. И какой наглый, на глазах у всех! Почему-то он был уверен, что я не закричу. Я кричать не стала, но сказала громко и твердо:
– Пусти меня, урод!
– Нехорошо брата родного уродом называть! – укоризненно покачала головой женщина, сидящая впереди. – Он же тебе добра хочет!
– Куда же ты одна поедешь? – сочувственно сказала другая. – Поздно уже! Иди домой с братом!
– Да не брат он мне! – все же сказала я, чувствуя себя невероятно глупо.
Парень тем временем протащил меня почти до самого выхода, как я ни упиралась.
– Давай, сестренка, давай, что ж ты забегалась у нас… – приговаривал он, пребольно сжимая и выворачивая мне руку.
Я посмотрела на ту пожилую женщину, которая вмешалась в самом начале и была на моей стороне. Но она как раз искала что-то в сумке. И тут зазвонил телефон. Веселухин! Я на него поставила бодрую латиноамериканскую музыку. Молодец, кстати появился. Я быстро выхватила телефон из кармана.
– Пашка! Как хорошо, что ты позвонил! Ко мне тут какой-то урод привязался в электричке…
– Руська! Какая электричка? Где ты? – закричал Веселухин.
– Дедовск давно проехала…
А парень, дернув мою руку так, что треснуло что-то в суставе, выхватил у меня телефон и выпрыгнул в только что открывшиеся двери на станции.
– Стой! – закричала я. – Отдай телефон!
– А ты прыгай за мной! – заржал парень. – Ну? Что же ты? Давай, давай! Поезд уедет, давай! – улюлюкая и подпрыгивая, он отходил от вагона.
Я быстро огляделась. На перроне люди были, конечно, но уже начало темнеть, и у меня не было никакой надежды, что когда он меня потащит куда-то, за меня кто-то заступится и поверит мне, а не ему, что он загулявшую сестричку ведет домой. А буду кричать – вдруг, правда, ткнет ножом? У многих ребят есть ножи, даже у наших. Они любят друг друга пугать, иногда могут порезать. Правда, до смерти никто у нас никого не ранил, но, по рассказам, и в больницу попадали.
Я рванулась было за телефоном и остановилась в самый последний момент. Только когда поезд поехал, я поняла – номера Веры у меня больше нет. Еще у меня нет номера папы. Наизусть я его не знаю. Но, наверно, его можно взять у директора. У меня нет номера Марины Кирилловны, которую я встретила сегодня в Москве. И, главное, нет номера Анны Михайловны, моего шефа. Я могу написать ей письмо, все рассказать… но пока оно будет идти… Я не знаю точно, сколько идут письма. Иногда она долго не отвечает. Или так долго идет письмо, не знаю.
Я вернулась в вагон, села на другое место и почувствовала, как сильно у меня болит рука. Так сильно, что я не могу ее поднять, с трудом шевелю.
