– Не обижают бабы наши? – уже серьезнее спросил управляющий.
– Они добрые! – воскликнула Иринка.
Она ждала, что Воробей, повернет назад, потому что стоять на одном месте не было смысла.
Пора было приступать к работе; оба понимали это.
Иринка в нетерпении потопталась.
Но начальник намека не понял; показалось, даже придвинулся ближе.
Иринке отступать было некуда. Она бросила недоуменный взгляд на Воробья.
Тот отступил.
«Ничего», – подумал он, – «приручать надо постепенно».
Дверь открылась, вошла Капитолина и остановилась у порога.
Воробей спустился с транспортера и о чем-то заговорил с ней.
Иринка издали наблюдала, как они, размахивая руками, что-то обсуждают.
***
Дед Санька плел корзину и без конца вздыхал.
Он ничего не мог с собой поделать: как наяву видел лагерь.
Картины прошлого не хотели покидать его седую, коротко стриженую голову.
…Зима выдалась студеная.
Пленных одевали кое-как, кормили еще хуже. Но не забывали выводить на работу.
Люди умирали.
Утром специальная команда убирала непроснувшихся. Люди умирали от тифа, от голода, от холода.
Санька и Костя держались вместе, пытаясь выжить. В лагере они находились больше года. Это была вторая зима пребывания в плену. Они по-прежнему делили пищу, если то, что им давали, можно было назвать пищей.
Санька никогда не смотрелся в осколок зеркала, приклеенный на стене в умывальной комнате. Он всегда был худым, но, смотря на свои руки и ноги, Санька ужасался. Желтая кожа обтягивала мослы. Именно «мослы»: все, что еще осталось от поджарого тела. Сидоркин выглядел так же. Саньке было жалко друга. Он понимал, что долго они не протянут.
Фон Чайнов, как всегда, стоял на плацу с отсутствующим взглядом. Было вечернее построение. После переклички пленных распустили.
Санька, еле волоча ноги, поплелся в барак. Он не помнил, как очутился возле офицера.
– Эссен, – прошептал Санька.
Ему было все равно, что произойдет в следующий момент. Рано или поздно вытащат утром, вместе с другими.
Фон Чайнов вздрогнул, но голову не повернул.
Санька почувствовал прикосновение к своей ладони. Он посмотрел на офицера. Тот бесстрастно смотрел в сторону. Санька побрел дальше. Его нагнал Сидоркин.
– Чего фрицу надо? – спросил он, решив, что это фон Чайнов остановил Степанова.
Санька разжал руку.
На ладони лежала половинка шоколадки, обернутая в фольгу.
– Вот, – не веря собственным глазам, протянул он шоколад Сидоркину.
Друзья тут же в темноте разделили лакомство поровну и проглотили, не жуя. Во рту остался лишь сладковатый привкус. Они смотрели друг на друга, не приснилось ли им неожиданное угощение?
Санька заплакал.
Нет, он не думал о том, какой хороший человек немецкий офицер, угостивший его. Он думал о том, до чего дошел: выпрашивает еду.
Сидоркин, молча, стоял рядом. Он не плакал.
Санька подумал, что друг гораздо тверже его. Не унизился до попрошайничества…
…В канун нового года был найден мертвым капо в соседнем блоке.
О нем ходили плохие слухи. Очень уж он выслуживался перед немцами. Доносил все обо всех. Говорили, каждый вечер ходил на доклад к самому начальнику лагеря.
На утреннем построении переводчик объявил, что требуется желающий послужить честно на пользу Германии. Опять долго звучали речи в пользу освободителей от коммунистического рабства, о великом будущем Германии, о мировом ее господстве…
По словам начальника лагеря выходило, что каждый из стоящих на плацу должен со слезами на глазах молить о чести служить капо.
