– Но, Сэм, мы ведь сегодня не будем наряжаться к обеду?
Он снова внимательно посмотрел на нее:
– Разумеется, мы переоденемся к обеду, моя дорогая. Или ты видишь какую-нибудь вескую причину изменить нашу традицию? Если я переодевался к обеду даже среди тех чертовых негров, что помешает мне сделать это в собственном доме?
– Конечно, если тебе так хочется.
– Мне так хочется, благодарю тебя. Паркер предпочел провести эту ночь в больнице, а ведь он единственный знает, как правильно разложить мои вещи. Ну что поделаешь. Как вышло, так и вышло. Тебе придется заменить его, моя дорогая, если, конечно, ты в состоянии сделать это. Хм. – Он слегка откинул голову и взглянул на Германа Пенника. – Друг мой, я должен поблагодарить вас за предложение приготовить для нас обед. Скажите, вы сможете управиться к началу девятого?
– Как пожелаете, – сказал Пенник и задумался, после чего добавил: – Но вы, мистер Констебль, вряд ли сегодня будете обедать.
Услышав это, мистер Констебль подскочил на своем стуле:
– Не буду обедать? Почему же, черт побери, я не смогу этого сделать?
– Полагаю, потому, что к тому моменту вас уже не будет в живых, – ответил Пенник.
Прошло около десяти секунд, прежде чем значение этих слов дошло до окружающих. И намного больше времени, пока у кого-то не нашлось решимости нарушить тишину.
Весь предыдущий разговор Пенник сидел, внимая каждому слову, звуку, жесту. Он вел себя так тихо, что о нем почти забыли. Никто с ним не разговаривал. Все даже не осознавали, что рядом находится такая личность, возможно, очень важная личность. Пенник сидел на стуле, в своем добротном синем костюме из саржи. Он скрестил ноги, развел в стороны колени и сжал ладони так сильно, что на каждом его ногте выступило по синеватому полукругу. В ярко освещенной оранжерее каждый тихий звук усиливался: журчание фонтана – до громкого плеска, ясно слышалось всякое шуршание подошв обуви по покрытому плиткой полу.
В этот момент в жарком помещении оранжереи внезапно похолодало.
Сэм Констебль упрямым и недоверчивым, как у ребенка, голосом нарушил паузу, и помещение оранжереи снова ожило.
– О чем вы говорите?
– Я сказал, что к началу обеда вас, скорее всего, уже не будет в живых.
Лоуренс Чейз вскочил со своего места.
– Сердечный приступ? – с неожиданной тревогой спросил хозяин дома.
– Нет.
– В таком случае будьте любезны объяснить, что вы имели в виду, мой друг? Эта попытка запугать… – Сэм Констебль осекся, с подозрением огляделся по сторонам и взял свой стакан. – Вы же не хотите сказать, что кто-то подсыпал мне яд? – добавил он с преувеличенным сарказмом.
– Нет, я не это имел в виду.
– Я вам скажу, что он имел в виду, – тихо произнесла Хилари. – Мистер Пенник, вы можете прочитать или, по крайней мере, считаете ли, что способны прочитать мысли каждого из нас?
– Возможно.
– И кто-то замышляет убийство мистера Констебля в самое ближайшее время?
– Возможно.
Снова воцарилась тишина.
– Разумеется, я не утверждаю, что это непременно случится, – подчеркнул Пенник, сжав руки еще крепче и кивая при каждом слове, как будто стараясь подобрать как можно более точные слова. – Я… хочу сказать, что для этого есть основания. Я накрою вам на стол, мистер Констебль. Но возможно, вам уже не суждено за него сесть. – Он поднял глаза. – И поскольку вы высоко цените одно качество, которое называете спортивным поведением… Считайте, что это мое вам предостережение.
