Читающая по цветам - страница 28

Длинный и узкий, он был отделен от боковых нефов колоннадами, напомнившими мне ряды цветочных стеблей. Высокие стрельчатые окна боковых нефов были темны; солнце давно уже село. На пересечении продольных нефов с поперечными стоял катафалк, на обоих концах его горели свечи: по одной на каждом. Да, на катафалке лежало тело – я его видела. Но я не могла опознать в нем Александра – для этого надо было подойти ближе.

– Я пойду туда одна, – сказала я. – Пожалуйста, подождите тут.

– Ты не сможешь столько пройти.

– Смогу. Мне надо остаться одной. Пожалуйста.

– Да поможет тебе Пресвятая Дева, – прошептала Мэри Ливингстон и отпустила мой локоть.

Я сделала первый шаг, потом второй. На каменном полу церкви виднелись сколы и трещины, а на колоннах – следы огня. Я, конечно же, знала эту историю: двадцать лет назад солдаты английского лорда-протектора Сомерсета[32] разграбили и сожгли церковь и похитили большую латунную купель и листы свинца с крыши. Но главный придел остался стоять, безмолвный и намоленный, в этих стенах были погребены шотландские короли, и пахло древними камнями и веками воскурявшимся здесь ладаном. Каждый новый шаг приближал меня к катафалку. Наконец, я подошла туда, где начинались темные развалины поперечных нефов. Я остановилась.

«Александр, Александр…»

Он лежал меж двух свечей, горящих в изголовье и изножье катафалка, его руки были сложены на груди. На нем было незнакомое мне черное платье, как и мое, с чужого плеча; его собственные рубашка, камзол и рейтузы – о, его рубашка, которую я сшила своими руками! – должно быть, слишком пропитались кровью. Его непокрытое лицо, обращенное к сводчатому потолку храма, было спокойно и безмятежно. О Боже, каким мертвенно белым было оно! Одни только его волосы остались прежними, блестящими в свете свечей. Глядя на его золотые кудри, я мысленно увидела золотой ирис, его цветок. Я протянула руку и дотронулась до них. Они были шелковистыми и пружинистыми, такими же, как всегда.

Его глаза были закрыты.

Я коснулась его щеки.

Холодная. Мягкая и дряблая, меж тем как при жизни она всегда была теплой и упругой.

«Александр…»

Наверное, я выкрикнула его имя вслух. Я знаю, что бросилась ему на грудь, несмотря на надетое на нем чужое платье и разложение, уже тронувшее его плоть, и кричала, кричала, кричала. Я понимала, что кричу, потому что от крика у меня заболело горло. Как же, как же это могло случиться? Почему мы сейчас не в Грэнмьюаре, невредимые и счастливые, вместе с нашей дочерью, принадлежащей только нам двоим, и вовсе не крестницей королевы?

«Потому что ты настаивала на поездке в Эдинбург».

Это был голос Александра.

«Потому что ты хотела во что бы то ни стало передать серебряный ларец королеве».

 Я ощупала его лицо, его губы – он не мог говорить, не мог! Его голова мотнулась в сторону от меня. Рана на его горле была небрежно зашита черной ниткой. Вокруг нее все еще оставалась кровь, засохшая, почерневшая. Тот, кто обмывал его тело, сделал это кое-как. Когда его голова повернулась, несколько чешуек запекшейся крови отслоились и осыпались на катафалк.

«Я был бы сейчас жив, если бы не ты и не твой серебряный ларец».

– Нет! – проговорила я, вне себя от ужаса и чувства вины. – О нет. Прости меня, прости!

Я положила ладони по обе стороны от его головы, как часто делала при его жизни. Он был теперь как изваяние из холодной мягкой глины, но я нарушила его упокоение и должна была это исправить. Я повернула его голову – и внезапно свет траурных свечей высек малиновую искру под его ухом, там, где корка запекшейся крови треснула и осыпалась.