Ольга, глядя в глаза маме, еле заметно помотала головой, как бы говоря «нет»…
За спиной Раисы Васильевны послышался характерный звук открывающейся двери и шаги, кто-то входил в палату.
– Ну, как дела больная? – Повернув голову на голос, Раиса Васильевна увидела и лечащего врача, и заведующую отделением.
– Хорошо, – тихим голосом произнесла больная, не отводя глаз от мамы.
– Мамаша, вы побудьте в коридоре, а мы осмотрим больную.
– Иди, мама, – Оля слегка сжала пальцы маминой ладони. – Потом… – шёпотом добавила она, как будто хотела что-то сказать, но не успела. Раиса Васильевна, встала, укладывая дочкину руку на простыню, и пошла к двери.
Через некоторое время из дверей палаты показались врачи, мама Оли подошла к ним.
– Скажите, ну как она?
– Не беспокойтесь, мамаша. Всё страшное уже позади. Сегодня переведём больную в общую палату. Недельку на очищение и укрепление организма и выпишем. – Короткая улыбка завотделением успокоила мать и она, с благодарностью посмотрев в след удаляющимся медикам, обессилено опустилась на стул у двери палаты. Но, недолго просидев, встала и пошла к дочери.
Ольга на глазах преображалась. Прошли сутки, как девушка очнулась, а уже старается выглядеть бодрой и даже, улыбнулась появлению мамы.
– Мама…, – Ольга протянула руку к маме.
– Лежи, лежи, доченька. Тебе ещё нельзя…
– Мама, – слабым голосом заговорила дочь, – присядь рядом. – Раиса Васильевна отодвинула одеяло от края кровати и присела около дочери. – Я хочу сказать…, – болезненно слабый голос девушки, звучал приглушенно, – … У меня, – взгляды мамы и дочери встретились, – … есть ребёнок, сын, Олежек. – Имя уже произнесла на последнем дыхании, шёпотом. И с последним словом, глаза мамы расширились, не то от удивления, не то от ужаса, рот приоткрылся, и она замерла, глядя на дочь, словно не узнавая её.
Оле безумно тяжело далось сказать такое маме. Казалось бы, облегчающее признание, но, оно, своей горечью снова обессилило несчастную женщину, и она склонила ослабленную голову на бок, из глаз покатились слезинки. Ольга думала про себя: – «Я сделала себя несчастной сама, а горе принесла маме. Смирюсь, если она откажется от меня и уйдёт, но, признаюсь до конца».
Ошарашенная таким признанием, Раиса Васильевна, в душе и радовалась, и возмущалась одновременно: – «Как это, у дочери есть сын, а я не знаю? И почему доченька не сказала раньше? И почему и свекровь и зять молчат? Что от меня скрывают?». Только собралась спросить об этом дочь, как та снова выпрямив голову на подушке и сквозь слёзы заливавшие глаза, видя, что мама пришла в себя от первой новости и, не дав ей заговорить первой, довершила начатое:
– Он в другой семье, – выдавила она отрывисто из-за вырывающегося из груди рыдания.
Мама побледнела, схватилась левой рукой за спинку стоявшего рядом с кроватью стула и, глядя на закусившую от отчаяния губу, дочь, готова была провалиться от стыда, горя и безысходноси в самую глубокую бездну. Но, неведомая сила держала её на месте.
– Господи! Что ещё мне предстоит испытать? – в отчаянии вырвалось у матери, и она повалилась на дочь, не сдержав рыданий. – А, что же тебе довелось пережить, если ты и руки наложила на себя. – Обнимая ноги дочери, мама не могла сдержать рыданий. Ей было и стыдно, и досадно за неладно сложившуюся свою жизнь. Не меньше ей было и жаль дочь, частичку её организма, натворившую бед в самостоятельной жизни, познавшую горе и утрату, а теперь страдающую от бессилия изменить что-либо и повторившую предательство своей матери в далёкой молодости.
