– Что? – удивилась я, хватаясь за сердце.
– Безотцовщина, – послушно повторил сынок и продолжил расставлять на полке своих солдатиков.
– Боги, кто тебе это сказал? – выдавила я, пытаясь совладать с гневом, вспыхнувшим в груди.
– Я же сказал – дети.
Эд пожал плечиками и повернулся ко мне.
– А что это значит?
– Это очень глупые и злые дети! – воскликнула я, рванувшись к удивленному сыну и прижав его к себе. – Никогда не слушай их. Слышишь?! Умный и добрый человек никогда не скажет подобной гадости!
– Это плохое слово, да? – вывернувшись из моих рук и глядя на мое взволнованное лицо, спросил сын. – Мам, я больше не буду его говорить, только не смотри так, пожалуйста.
– Я не собираюсь ругать тебя за это, – прошептала, не сумев сдержать слезы, покатившиеся из глаз.
– Мам, не плач, я, правда, больше не буду.
Эдвин уткнулся лицом в мой живот и обхватил меня руками.
– Только скажи, ты еще не узнала, где мой папа?
Я не выдержала и опустилась перед сыном на колени.
– Сынок, у тебя есть отец, просто он очень занят.
– Скорее бы он освободился, – тяжко вздохнув, обронил Эд. – Я бы очень хотел его увидеть.
– Потерпи, дорогой, – зажмурившись, чтобы только мой ребенок не видел мой растерянный взгляд, выдавила я. – Возможно, у него найдется для нас время.
– Когда?
– Если бы я это знала, Эд. Если бы только знала…
Вечером, когда Эд, набегавшись в саду, мирно спал в своей комнате, мы с тетушками сидели на террасе и потягивали чай с восхитительными булочками, что успела напечь Ронда. Сад медленно погружался во тьму, но на террасе, освещенной магическими светильниками, было хорошо и уютно.
– Гвен, что случилось? На тебе лица нет, – поинтересовалась Марвенна, опустив чашечку на блюдце, из того самого сервиза, о котором они с сестрой так пеклись.
– Эд вновь спрашивал об отце, – упавшим голосом созналась я и устремила взгляд на темнеющий сад. – Я не знаю, что ему сказать, ведь он так ждет встречи с ним. И… как поступить. Я запуталась и устала обманывать собственного ребенка. Но и правды сказать не могу, это слишком жестоко в пять лет узнать, что отец даже не догадывается о твоем рождении.
– Гвен, дорогая, мальчик растет, и чем он старше, тем чаще будет интересоваться своим отцом. Рано или поздно тебе придется сказать ему правду.
Ронда, сидевшая от меня по правую руку, похлопала меня по плечу.
– Или… тебе придется разыскать Дарриана и рассказать ему о сыне.
– Я не могу.
Покачав головой, я спрятала лицо в ладонях, хотя понимала, тетки правы. Правы и еще сто раз правы. Я не смогу всю жизнь ходить по лезвию ножа. Когда-нибудь мой повзрослевший сын сам отыщет отца, и что тогда будет? Сможет ли он простить мать за ее ложь, за пустые обещания, что еще чуть-чуть и отец навестит его?
– Смирись с этой необходимостью, дорогая. Теперь ты должна думать не о себе и своих уязвленных чувствах, – поддержала сестру Марвенна. – В первую очередь ты должна думать об Эдвине и его судьбе. Боюсь, он не смирится с тем, что вырос без отца. Пусть Дарриан не будет присутствовать в его жизни в полной мере, но мальчик будет знать, что он не безотцовщина, как назвали его соседские дети.
– И вы позволили им так назвать моего сына? – вскинулась я.
– Будто нас кто-то спрашивал, – дернув плечом, фыркнула Ронда и потеребила в руках салфетку. – Но я впервые в жизни в пух и в прах разругалась с соседями.
– Разругалась с соседями? – недоверчиво переспросила я, во все глаза глядя на тетушку, которая очень редко позволяет себе подобные поступки.
