В моё отделение привезли мужчину по фамилии Чесноков. Был он жёлтый как банан и худой как спичка, а живот надутый. Тут всё ясно – цирроз печени. Плохо ему было. Ознакомившись с его анализами, я попросил родственников ко мне в кабинет.
Я уже четыре года заведую отделением, а так и не привык сообщать родным плохие новости. Тяжело это. Беседовать пришлось с сестрой пациента и престарелой матерью. Спросил, какой образ жизни ведёт мой пациент, есть ли вредные привычки?
Его сестра сказала:
– Раньше он принимал наркотики, но потом остепенился. Уже больше десяти лет ничего не принимал, не пил и не курил даже. Работал в пекарне, иногда жаловался на боли в спине, а потом начал худеть.
Человек образумился, а беда его догнала… Я рассказал женщинам, что за недуг у их родственника.
– А как лечить? – спросила мать.
– Лечить уже поздно, – честно ответил я. – Последняя стадия.
Сестра пациента зажмурилась и поджала подбородок. Старушка положила руку ей на плечо и обречённо сказала:
– Ну, что поделать? Значит, судьба такая.
Меня спросили, сколько ему осталось. Тут ничего предсказать нельзя: может, пару дней, а может, месяц. Женщины не желали поскорее забрать родственника.
– Пусть лежит пока, – сказала мать, уходя. – В больнице помирать полегче.
Не мне их судить. Я мог неделю подержать мужчину в отделении. Город у нас небольшой и свободных палат всегда много.
Тот пациент лежал почти мёртвый. Смотрел в потолок, открыв рот. Единственные слова, которые я от него услышал это: «Вот я влип».
Он ни о чём не спрашивал и ни на что не жаловался. Казалось, мужчина ничего не соображает, но он всё понимал и немедленно выполнял всё, о чём просили медсёстры. Повернуться на бок, дать руку, «поработать кулаком». Дисциплинированный…
Когда я уходил домой, было у меня предчувствие, что до следующего дня он не доживёт. Но утром, когда я пришёл на работу, пациент с циррозом всё ещё был на койке в реанимации. Лежал, смотрел в потолок, не смыкая глаз.
Медсёстры не спешили уходить домой после суток, а ждали меня у кабинета, чтобы рассказать о том, что произошло в отделении ночью.
– Артур Эдуардович, ночью Чесноков умер, – сказала молодая сестра и добавила. – А потом ожил!
Другие закивали. Я понял, что речь идёт не о случае клинической смерти. Не стали бы они устраивать собрание по такому поводу.
Медсёстры рассказали, как всё было. Поздно вечером у Чеснокова случилась остановка сердца и реанимировать его не удалось. Дежурный врач констатировал смерть.
Вызвали машину, чтобы везти в морг. Тело положили в мешок, погрузили на носилки. Медсёстры поднесли их к лестнице и пошли звать санитаров, чтобы они спустили тело со второго этажа. Возвращаются, а мешок сидит!
Расстегнули молнию – пациент живой. Двигает глазами, реагирует на голоса. Мало того, он ещё сам освободился от мешка, встал и пошёл в сторону реанимации. Он ведь был мёртвый! Как минимум полчаса!
– Как он сейчас? – спросил я.
– Дышит через раз, сердце бьётся для приличия, – сказала самая старшая медсестра.
Мне стало казаться, что они нагнетают. Я поднялся в реанимационный кабинет. Спросил Чеснокова как он себя чувствует. Он смотрел на меня пустыми глазами, будто потерял дар речи.
Я распорядился измерить ему температуру. Пациент понимал, о чём его просят. Ему сказали: «Держите градусник» – он взял и сунул себе подмышку. Но от градусника не было прока.
Медсестра Виолетта принесла электронный термометр, замерила, долго смотрела на дисплей, сбросила и замерила снова.
