Перед возвращением в страховую контору мне нужно как-то убить время, и я планирую немного расслабиться. Выжимаю семьдесят, потом семьдесят пять миль в час и сворачиваю на мою любимую проселочную дорогу.
Вокруг Эндоры все дороги прямые, плоские, как блин, и безликие, за исключением шоссе номер два, где я в данный момент и нахожусь. Здесь дорога петляет, а под аккуратным мостиком бежит Скунсова речка – на самом-то деле всего лишь протока, но раз ее официальное название – речка, все думают, что так оно и есть.
Еще одиннадцать миль – и я на сельском кладбище. Проезжаю сквозь какую-то железную раму – бывшие ворота, что ли. Заглушив движок, иду среди могил. Нашел свое насиженное место, устраиваюсь. Жую «читос», запиваю апельсиновой шипучкой. Откидываюсь на спину, гляжу в небо. Каждые минут пять слышу, как мимо проезжает легковушка или тягач. Изучаю облака, хотя какие это облака – так, белый пух, мелкие потеки, отдельные мазки белил, и все они движутся, но как-то бестолково; даже облака валяют дурака.
На каждый глоток шипучки – два «читоса»; и то и другое быстро кончается. Переворачиваюсь на живот и пытаюсь вообразить, как выглядит сейчас мой отец. Кожа, естественно, сошла, сердце, мозг и глаза превратились… во что положено, в то и превратились. Рассыпались в прах, не иначе. Где-то я слыхал, что наиболее устойчивы к тлену волосы. Наверняка и кости остались, гниют себе помаленьку.
Слева от надгробья – пара сорняков. Выдергиваю их с корнями и отбрасываю подальше, на кого бог пошлет.
Сердце стучит: напоминает, что я еще жив. Оказавшись именно здесь, на кладбище, именно в этот день, ощущаю себя избранным. Как будто я возвышаюсь над всеми.
Переворачиваюсь на спину, дышу полной грудью и засыпаю.
Разбудил меня въехавший на кладбище экскаватор. В кабине двое мужиков – не иначе как могилу копать собираются.
Солнце уплыло далеко к горизонту. Провожу рукой по лицу – кожа горяченная. Надо же было так сглупить: задрыхнуть прямо на солнцепеке, даже не смазав физиономию защитным кремом. Теперь вот сгорел, как головешка, к вечеру светиться начну. Подхожу к могильщикам, спрашиваю:
– Время не подскажете?
– Да уж пятый час, наверно.
– Спасибо.
Уже чувствую ожог и начинаю искать, чем бы себя отвлечь.
– Вот, значит, как теперь могилы копают? Я-то думал, вы лопатами махать будете.
– Нет, парень, лопатами уж сто лет никто не машет.
Меня вдруг охватывает неподдельный интерес к их работе.
– Много нынче могил требуется?
– Да, немало. Мы с напарником все три местных кладбища обслуживаем.
– А не знаете, случайно, в эту свежую могилу кто ляжет?
– Как не знать, знаем. У нас же вот – списочек имеется.
Список сейчас изучает его напарник – тот, что помалкивает.
– Я не зря спрашиваю, – говорю им, – у меня вчера знакомая умерла.
– Сочувствую, парень.
– Да, бывают такие дни.
– Ага, бывают такие дни, когда смертушка приходит.
– Во-во, надо же когда-нибудь и помирать.
– Именно так, – поддакиваю им.
– Вот, нашел: Брейдер ее фамилия.
– Брейнер – точно, это она.
– Так мы, выходит, для твоей знакомой могилу копаем?
– Ну да.
Напускаю на себя печальный, сиротливый вид.
– Не больно-то ты горюешь.
– Это как посмотреть: я скорблю в уединении.
– А, ну-ну.
Углубились они где-то на метр; тогда я говорю:
– Поглубже бы надо.
– А, чего?
– Да так, ничего. Бывайте.
Отхожу, а молчаливый что-то бормочет главному.
– Эй, парень, погоди-ка!
– Да?
