Что и требовалось доказать - страница 25

I

– Гурам, Гурам!!! Да что б тебя, – надрывалась мать. Она уже тяжело ступала по двору, опираясь на выструганную отцом какую-то нелепую палку.

«Совсем сдала после гибели Дато. Да ведь и ранение Тенгиза тоже оставило тяжёлый рубец на сердце у всех, а уж тем более у матери – Ламары. Тяжёлое всё же ранение», – подумала Инга, рассматривая изуродованную засохшую верхушку грецкого ореха, под которым пристроилась на обломках старого сарая. В него угодила бомба.

Она отбросила в траву окурок сигареты, докуренной до основания, которую стрельнула «по-братски» у соседского Мишки, поскольку сигареты сейчас стоили дорого и в её положении представляли непозволительную роскошь. Надо было подниматься и искать отца, но Инга предварительно, «на автомате» оглянувшись, уже в который раз протянула руку под выщербленные расколотые кирпичи, служившие ей пристанищем, где нащупала старую проржавевшую коробку из-под зубного порошка «Жемчуг». Белый день, мать в эту часть двора не заходит – воспоминание так себе. И всё же – осторожность она кому мешала? Коробка находилась в пакете, перетянутом очередной верёвкой. Верёвки она периодически меняла – быстро гнили от сырой земли, конечно если шли дожди, да выпадал какой-нибудь снег зимой, тут же таявший и пропитывающий землю. Инга копила деньги, и все её сбережения находились в этой самой коробке. Конечно, это было совсем немного, да и где же взять больше? Собирала долго, теперь уж не вспомнить, сколько лет. Сначала по копейкам, обменивая на рубли, где только выпадала возможность – не копейками же расплачиваться. А вот в конце мая девяносто пятого грянули изменения, да какие! В обороте появилась денежная купюра достоинством сто тысяч рублей, ну, соответственно и пятьдесят тысяч тоже. Кому нужны её рубли – копейки? Цены в процессе даже их произношения не укладывались в голове. Молоко стало стоить чуть ли не две с половиной тысячи, хлеб – полторы, яйца больше трёх тысяч за десяток. Хорошо хоть хлеб пекли сами, яйца с молоком – тоже были свои. А вот цена сливочного масла приближалась к двадцати тысячам. Работал один отец, много ли он мог получить в плавно разваливающемся колхозе. Продуктами, правда, иногда платили. Тенгиз после ранения ни на какой тяжёлый труд (за который платили неплохо) способен не был, это с его-то силой! Она ещё школьница. Ни о каких вещах, тряпках и речи быть не могло. Шили, перешивали, вязали, перевязывали. Пришлось копить заново, со всей злостью зашвырнув никому не нужные копейки. Потом, успокоившись, а скорее всего смирившись (что от неё зависело-то), Инга часто доставала коробку, пересчитывала своё накопление, недовольно морщилась – мало, после чего паковала всё в обратном порядке. Пририсовали нули, вот и вся замена, да цены взлетели. Так-то все чуть ли не поголовно (ну, кто в городе работает) – миллионеры. А толку что? И вот, наконец-то. Главное хватало на билет, на билет хоть куда (ну, в разумных пределах), хватало. Ашот сказал, что доедет.

– Инга!!! – кричала мать, не понижая голоса, набирая обороты.

– Иду, – недовольно отозвалась она и, опираясь на камни, насколько возможно быстро, тяжело поднялась с насиженного места и заспешила в основной двор.

У Инги был полиомиелит. Разумеется, родилась она здоровым ребёнком. Улыбчивая девчушка, просто красотка. Все соседи восторгались – ахали. Братья носились с ней словно с куклой, никогда, как другие, не говорили, что она – девчонка и на что она им сдалась, что, мол, с ней возиться. Останавливающиеся в летний период отдыхающие частенько угощали Ингу шоколадными конфетами или даже целыми шоколадками. Она хлопала длинными чёрными загнутыми, словно подкрученными, ресницами, благодарила и на крепеньких прыгучих ножках неслась по двору делиться с Дато и Тенгизом. Да и имя у неё было редкое для их мест. Отец назвал. А кто знает, почему так? Братьев-то нарёк своими, грузинскими именами. А здесь – нате вам – Инга. То ли скандинавское, то ли германское имя. Отец говорил, что это имя богини и переводится, как Госпожа. Она действительно должна была со своей красотой стать Госпожой. Должна…Ламара вроде сопротивлялась, просила назвать хотя бы девочку (хоть одного-то ребёнка) абхазским именем, Как красиво было бы Замира или Эсма, да мало ли красивых имён в таком красивом крае, где всегда солнечно, всегда обдаёт ароматом морского воздуха, и всё цветёт и благоухает смешанным запахом самых разнообразных цветов и фруктов? Но Гурам был непреклонен. Далась ему эта Инга. Ну, Инга, так Инга. Пусть так и будет. Впрочем, дочь вполне соответствовала своему имени. Всегда думала и считала по-своему, не понимая искренне, почему родные чем-то недовольны. Именно так и характеризуют людей с таким именем. Тем не менее, Инга была скорее послушным ребёнком. И это, несмотря на изменённую болезнью психику. Она довольно хорошо училась, к старшим относилась с должным уважением. Обо всей этой истории со своим именем Инга слышала сначала от старших братьев, ох, как старших. Дато было уже двенадцать, а Тенгизу десять, когда она родилась. Ну и родители, когда в шутку бранились по её поводу, постоянно упоминали её имя. Так-то жили дружно. Да как все жили. Размеренно, неторопливо как-то. Инга же всегда рвалась в какой-то незримый бой совершенно непонятно с кем, словно с собственной тенью.