– Папа, – позвал Игорь, но мужская тень никак не отреагировала на его слова.
– Тами, – сказал Игорь, и женская тень опустила руки; материя, которую она держала, упала на пол и в свете ночника оказалась, как и ожидал Игорь, одним из связанных фракталов. Тами погладила Владимира по голове и произнесла несколько слов, вроде бы на иврите, но Игорь не понял, а отец, похоже, и не расслышал. Он что-то бормотал себе под нос, и Игорю стало страшно. Он подумал, что отец окончательно лишился рассудка и произносит слова, не связанные друг с другом и бессмысленные, как вся ночь, и эта комната, и эти двое, ничего и никого не замечавшие, кроме друг друга.
– В девять тридцать, – тихо заговорила Фанни над ухом Игоря, – я собралась уложить Володимера, как обычно. Он заволновался, отказался лечь, говорил что-то о цаплях за окном. Неожиданно встал и быстро пошел к двери. Он давно не ходил так уверенно. Я вызвала санитаров и пошла следом.
– Санитаров? – Игорь представил, как дюжие мужчины берут отца под руки и набрасывают на него смирительную рубашку.
Фанни продолжала монотонно бубнить над ухом.
– Володимер шел, будто точно знал дорогу. Санитары выбежали из лифта, когда Володимир проходил мимо. Я подала знак, чтобы они держались позади. Володимер вошел сюда, и здесь его встретил Томер.
– Мне показалось, что она уснула, и я собрался выйти, – пробормотал Томер
– Белые цапли за окном, – произнесла Тами громко и отчетливо.
– Да, – сказал отец и после небольшой паузы добавил: – Я вижу.
– На дереве.
– Да.
Опять цапли. Что имела в виду Тами, Игорь не представлял, но отец, видимо, понял: казалось, что разговаривали они мысленно; слова, произнесенные вслух, были им нужны для того лишь, чтобы обозначить, будто точкой, нечто уже понятое, обговоренное, выясненное и принятое.
– Запутывание, – произнес тихий голос.
Игорь и забыл, что пришел не один. Ему очень не хотелось, чтобы эту сцену видел Эхуд. Отец, целовавший Тами руку, вызывал у Игоря нараставшее раздражение.
Отец поднялся на ноги, он держал руки Тами в своих, смотрел ей в глаза и, похоже, не понимал, что женщина слепа. Что-то он видел в ее зрачках, понятное лишь ему, Тами подняла лицо и «смотрела» на отца – если бы Игорь не знал правды, то сказал бы, что Тами смотрела во все глаза.
Она провела ладонью по небритой щеке Владимира. Отца брил парикмахер каждые три-четыре дня, но, бывало, приходил раз в неделю, и отец выглядел так, будто пытался – безуспешно – отрастить бороду.
Двое потянулись друг к другу, и две тени слились в одну.
– Папа, – позвал Игорь.
Томер включил полное освещение – яркую лампу под потолком и бра над кроватью. Тени исчезли, тайна перестала существовать, обыденность происходившего высветилась с неодолимой силой: двое у окна отпрянули друг от друга, отец оглядывался по сторонам, не понимая, как он здесь оказался, и кто эти люди. Рассеянный взгляд скользнул и по Игорю, не узнавая. Тами не видела света, но ощущение изменения передалось и ей: она вскрикнула и испуганно стала шарить руками в воздухе. Томер попытался усадить Тами на кровать, но она вырвалась и кричала все громче.
В дверях возникла ночная сестра, толкавшая столик с медицинским оборудованием. Для нее не происходило ничего необычного, подобные сцены были частью распорядка. После сделанного в предплечье укола Тами замолчала, постояла минуту, опустив руки, будто кукла из оперы Оффенбаха «Сказки Гофмана», лишенная энергии взведенной в ней пружины, и рухнула бы на пол, если бы ее не поддержал Томер. Он уложил Тами на кровать, прикрыл одеялом, она беспокойно завозила вокруг руками, и Томер вложил ей в ладонь брошенное на пол вязанье. Тами успокоилась, прижала материю к щеке, провела ладонью, вспоминая, какой именно узор связала сегодня. Другой рукой уверенно нащупала в корзинке спицы, и – все: отсутствие Тами в этом мире стало для Игоря очевидным.
