– Такое может быть?
– Может быть, а может не быть. Работай, взвешивай, думай, мудрей.
– Я смогу приезжать к семье?
– Работай, не отвлекаясь.
– Я не увижу, как сын будет расти…
– Ты все увидишь, если захочешь, учись видеть то, что от тебя удалено.
– Но Абеля я не вижу до сих пор.
– Потому что ему это не нужно. Он строит свою жизнь, и ты займись собой. Сейчас покончим с делами, побудь с семьей. Не бери в голову то, что будет завтра. Каким ты себя им сегодня отдашь, таким ты и останешься с ними на время вашей короткой разлуки. Итак, я тебя слушаю, что тебя должно насторожить в Гейнце, какие первые внешние признаки его болезни могут служить для тебя поводом к беспокойству, и какие меры ты должен будешь сразу принять?
Утром проститься с женщинами и Альбертом Гейнц вышел только после того, как его специально позвали, всем едва кивнул, побродил с Альбертом на руках, Альберт смотрел на Гейнца с непониманием, он не привык видеть Гейнца без улыбки, непроходимо молчащим, брал Гейнца за лицо, поворачивал к себе, смотрел и смотрел на него.
Гейнц простился и снова затворился у себя. Вебер подходил к его дверям, чтобы обсудить их отъезд, и не входил, слыша за дверью напряженное выслушивание Гейнцем каждого звука. Этот вид работы требовал от Гейнца какой-то особой концентрации, было ясно, что в чем-то Аланду во время их ночной игры с Гейнцем удалось его переубедить.
Уезжали Аланд, Карл, Кох – Гейнц опять вышел, как через силу. Пожал всем руки и убрался к себе, возобновив свое занятие. Вебер ждал его до полуночи, решил зайти, Гейнц воспринял вторжение Вебера без энтузиазма.
– Надо уезжать. Аланд просил, чтобы уже завтра тут никого не было.
– Завтра и уеду. Поезжай.
– Завтра наступило, Гейнц.
– Утром уеду.
– Ты поедешь к себе?
– Разумеется.
– Я надеюсь, ты на меня не рассердился?
– Нет. Просто работы много. Ты не понимаешь, фенрих, как он это играл. Я не понимаю, мне не поймать этот звук. Как он это делает?
– Он не сказал тебе как?
– Он сказал – ищи, сказал, что ты знаешь. А как ты можешь это знать? Ты скрипку в руках не держал.
– Он тебя дразнил, Гейнц.
– Но скажи мне – как, почему от его звука меня прошибает до дрожи. А я?.. Это все не то. Ты торопишься?
– Нет, я жду тебя, думал, ты поедешь ко мне.
– Поиграешь со мной? Я понятия не имею, как и откуда ты можешь это знать, но он не шутил. Я помню твой концерт для двадцати музыкальных идиотов, куда тебя там черти до февраля уносили, но ты тогда играл не так, как всегда. Где ты был, что он тогда сделал с тобой? Уже год прошел, но ты с тех пор прежним собой так и не стал. Понятно, что пока ты носился с пеленками, вроде бы сделался попроще, но это в тебе никуда не делось. Он мне сказал, чтобы я перед тобой носа не задирал, что про звук на данный момент ты знаешь куда больше, чем я.
– Гейнц, я никуда не уезжал, все это время я был в Корпусе в интенсивной медитации, тогда Аланд не хотел, чтобы кто-то об этом знал.
– Он меня как кастрировал сегодня, вообще голос пропал, не звучит. Понимаешь, ничего не звучит, пустота.
– Тебе кажется, Гейнц, я не раз приходил к дверям, слушал тебя – великолепный звук.
– Это лепет, Вебер, это не звук, сыграй со мной. Я попробую сыграть от начала до конца…
– Гейнц, может, тебе наоборот стоит прерваться, ты переиграл? У тебя даже глаза воспалились.
– Не знаю, с чего им воспаляться, в ноты я не смотрю, сонаты Генделя я переиграл пацаном. Тебе что, трудно?
