В последнее время в голове всплывает слишком много воспоминаний. Будь я подозрительным человеком, уже бы забеспокоилась.
Я пожимаю плечами, чтобы стряхнуть с себя прошлое, и ставлю греться чайник. Слушаю, как скрипит стул, когда отец усаживается на него, как он шумно открывает учетный журнал, как на стол с хлопком опускается тяжелая деревянная обложка.
Каждый вечер мой отец исправно заполняет учетный журнал наевфуиля. Даже две зимы назад, когда из-за жара мы оба лежали в бреду, он все равно вставал, проводил свои проверки, а потом скрупулезно записывал наблюдения в журнал до тех пор, пока не терял сознание прямо у рабочего стола. Ему легче было бы отрастить крылья и воспарить над горой, чем взять выходной. Вот что значит быть наевфуилем.
Слово «наевфуиль» с древнего языка приблизительно переводится как «благословенный святой». Если вернуться на несколько веков назад, во времена, когда люди верили, что в озере живет целая куча богов, ждущих поклонения и жертвоприношений, наевфуиль был избранным посредником между человеком и божествами. Давным-давно он играл самую важную роль в деревне.
До тех пор, пока единый истинный бог не устроил землетрясение, от которого гора раскололась надвое и погибли все языческие озерные боги. Из-за этого наевфуиль стал почти бесполезным, а озеро настолько увеличилось в размерах, что я дохожу до изнеможения, когда мне приходится обходить его.
Я зажигаю еще несколько свечей и расставляю их по кухне, чтобы создать иллюзию радостной атмосферы. При таком освещении помещение выглядит уютным: стол со скатертью в красно-белую клетку, буфет с фарфоровой посудой, которую я протираю от пыли каждую неделю, хотя мы не пользуемся ею целую вечность. На стене развешаны медные сковородки, между ними сушатся связанные в пучки травы. Годы идут, ничего не меняется.
Когда я мою посуду, замечаю в окне свое отражение, размытое из-за осевших на стекле капелек жидкости и искаженное из-за его выпуклой формы. В нем мои щеки выглядят круглее, и на секунду мне кажется, что на меня смотрит мама.
Испугавшись, я провожу рукой по стеклу, отчего по нему стекают ручейки воды, а видение исчезает. Снимаю с головы шарф и засовываю его в карман, перебирая пальцами волосы, чтобы вернуть им естественный объем. Когда снова смотрю на свое отражение, я вижу только себя. Опершись бедрами о край раковины, я наклоняюсь вперед и открываю окно, чтобы пар вышел на улицу. Вместе с этим на кухню пробирается туман, принося с собой холод. Я на некоторое время замираю, прислушиваясь к слабому плеску воды, омывающей берега озера, и к полнейшей, густой тишине окружающего его пространства. Интересно, каково мне будет жить в большом городе, наполненном скрипом карет, криком людей и другими подобными звуками.
Я еще раз подаюсь вперед, закрываю окно на задвижку и затворяю ставни. Потом завариваю чай, беру в одну руку две чашки, в другую – свечу. Остальные свечи я задуваю.
– Ты заменила сеть, говоришь? – спрашивает отец, когда я подхожу к нему, и пока ставлю его чашку на стол, бормочет: – Спасибо.
– Заменила. Ах да, уровень воды снова упал. Со вчерашнего дня сантиметров на двенадцать. На заросшем болотистом берегу он такой низкий, что начинает высыхать ложе озера. – На секунду я замолкаю. – Мне кажется, вода упала даже за то время, что мы там были. Сантиметра на два-три, думаю. Я поняла по столбам с мерными метками.
