Застываю с комично открытым ртом. Стою. Обтекаю. Это что за поебень я сейчас услышал?
– Та-а-ак. А дальше что? – дергаюсь в поисках сигарет.
– Ну, а что дальше? Ей нужно было себя беречь! А возможности такой не было. Держать девочку у себя я не могу, а куда ее на этот раз выписывать, ума не приложу. Выгонять на улицу?
Подкуриваю. Дым душит, попав не в то горло. Закашливаюсь. Если честно, что с этим делать, я не имею ни малейшего представления. Только забылось все. И вот опять. Кровоизлияние. А там девчонка, девятнадцать лет. Вот чем эта дура думала?! А я? Знал ведь, что на ее родню надежды нет, но почему-то и предположить не мог, что все настолько дерьмово. В смысле, я вообще об этой девке не думал, рассудив, что и так для нее сделал более чем достаточно. Но, сука, недоделал, получается. И вот опять двадцать пять. Все, что улеглось внутри, взвивается. И во рту горчит. Какого черта, спрашивается, сама не позвонила? Что и кому хотела доказать? Гордая до хера, да?
Видно, я слишком затягиваю паузу, погрузившись в свои мысли. Потому что Орлов опять начинает говорить:
– Я понимаю, что это не вашего уровня проблема, Роберт Константинович. Но, может, вы бы меня состыковали с каким-нибудь своим человеком. Ну не просто же так эта девочка лишилась здоровья! Что вам стоит помочь ей?
Да ничего не стоит! Но какого черта она не попросила сразу?! Чувствую себя так, будто меня носом в собственное дерьмо тычут.
– Ей-то много не надо. Крыша над головой и небольшое содержание, пока не окрепнет.
– Она еще в больнице? – с шипением затягиваюсь.
– Да. Готовим выписку.
– Я подъеду. Решим. Раньше надо было звонить, – замечаю резко.
– Раньше беспокоить постеснялся, – оправдывается Орлов.
Стеснительные какие! За мой счет. А ты теперь жри себя за то, что недосмотрел.
Санитаркой она работала. После черепно-мозговой. С ума они там все посходили, что ли?!
Сгребаю пиджак. Иду к выходу.
– Пап, так что, я еду? – догоняет Милка.
– Нет.
– Ну пап! Ты же… ты… мне всю жизнь портишь!
В затылке тянет. Руки подрагивают. Никогда Милку не бил, а сейчас хочется ее как нашкодившего котенка встряхнуть за шкирку. Чтобы мозги вставить на место. Жизнь я ей, видите ли, порчу. Да что она вообще об этой жизни знает? Ее бы на место Эмилии. Хоть на месяцок.
Жесть. Жесть! Жесть… Как же все достало!
– Я все сказал. Чужая страна, пьяные, охреневшие от вседозволенности мажоры… Нет, Мила.
Дождь все-таки припускает. Успеваю даже намокнуть, пока дохожу до машины.
– В травму, Степан.
Водитель чуть удивленно дергает бровью, но вопросов не задает. Чертыхаясь, стряхиваю с пиджака холодную осеннюю морось. Вопросов нерешенных полно, хотел хоть почту в дороге проверить, да сделать пару звонков, а вместо этого в окно пялюсь на размытые мелкой осенней моросью пейзажи.
Бахилы, халат, отделение. Верчу головой, вспоминая, где тут что, и замечаю Эмилию. Сидит, нахохлившись, как воробей, на топчане у информационного стенда. Кажется, еще более худая, чем я запомнил. Измученная. Перепуганная… Растерянная. Взгляд скользит в пространстве, ни на чем не задерживаясь. Руки шарят по предплечьям, словно в попытке согреться. Картина – обнять и плакать.
Стискиваю зубы и решительно шагаю вперед.
– Чего не позвонила?
Девчонка дергается, напуганная моим тоном. Упс. Простите. Чего не хотел – того не хотел. Хотя кого я обманываю? Я ей еще и по заднице настучал бы, чтобы в следующий раз не геройствовала.
