Чтобы потомки знали - страница 3

Поездка в Москву произвела на меня очень сильное впечатление. Во-первых, было только что пущено одно из чудес – метро. Еще коренные москвичи не успели в полной мере оценить это чудо, так что уж говорить о нас, провинциалах. Осталось незабываемое впечатление о посещении ипподрома, но не от лошадей, а от присутствовавших на бегах красных маршалов Ворошилова и Буденного. Остались в памяти аттракционы ЦПКО им. Горького, полив улицы Беговой (где жили Анисимовы) дворниками, во время которого я вместе с двоюродными братьями (детьми Николая) в одних трусиках лезли под водяные струи. В эти же дни я впервые отведал груши. Когда мы возвращались в Тобольск по Казанской железной дороге, на станциях торговали яблоками, но не развес, а ведрами. Для меня это было желанное лакомство – в Сибири яблоки еще не выращивали.

Заканчивая отпускную тему, необходимо сообщить читателю, что время это было лучшим в моем детстве. Мы хорошо ладили с сестричкой Валентиной – она вечно ходила с коростами на коленках, а бабуня говорила, что ее «святая земля не носит». Бабуня нас хорошо кормила, но бобы-горох, огурцы-морковь из огорода давала дозировано, рвала их только сама и для каждого в отдельную миску. Зелень получал только тот, кто съест ненавистную тыквенную кашу (тут Валентина была вне конкуренции)! Спать укладывала на полу, постелив нам общую постель, но обязательно поверх общего одеяла между нами клала большое (около метра) и толстое березовое полено (на всякий случай)!

Между делами учила нас польским стишкам: «Вляс котэк на плотэк» и так далее. Уже много позднее я горько сожалел о том, что не стремился освоить польский язык тогда, когда для этого были все возможности, а бабуня не проявила должной настойчивости.

После увольнения из Ларьякского райзема отец заключил подобный договор с Шурышкарским райземотделом и мы поехали жить в село Мужи. Случилось это 25 сентября 1935 года. Наша жизнь в Мужах начиналась примерно так же, как в Ларьяке: квартиру для нас еще только готовили и мы поселились в частном доме. Если я правильно помню, фамилия хозяев была Коневы. Это была молодая семья, у них был один ребенок – мальчик в возрасте около года или чуть больше. В доме было очень тепло, ребенок бегал по всем комнатам в короткой рубашонке, без штанишек, и справлял не только малую, но и большую нужду где придется. Его бабушка постоянно ходила по дому с тряпками и убирала «творения» внука.

Еще не наступила пора осенних холодов, но отец где-то простудился и слег в постель с многочисленными нарывами на ногах и в подавленном настроении. Тогда я впервые услышал, что отец поет. Чаще всего он пел:

Товарищ, товариш,

Болять мои раны,

Болять мои раны в глыбоке.

Одная заживаеть,

Другая нарываеть,

А третья открылась на боке…

Я наивно полагал, что эту песню отец сложил сам про себя, а его тоскливое пение связано с болезнью. Однако вскоре все переменилось: отец получил «казенную» бумагу, которую ждал уже больше года, в которой было подтверждено, что с него сняты все обвинения и он реабелитирован.

В один из первых дней жизни на мужевской земле, во время болезни отца, мама спросила у хозяйки дома, где можно купить рыбы. Та ответила, что всегда придают рыбу на берегу Оби, сразу за магазином. Там останавливаются рыбаки-националы. Схема простая: рыба – деньги – магазин – водка.

Мы с матерью пошли на берег. Там стояла всего одна лодочка-«душегубка», на корме сидел старик-остяк и курил трубку (не знаю почему, но тогда всех «националов» в Омской области называли остяками – они были как бы людьми «второго сорта», с детским складом ума). Мать спросила: