Точнее, попытался встать. Но лишь завалился на бок, опрокинул учительский стул и сбил пяткой принадлежности для черчения, висящие под доской.
– Вот видите! – произнес он назидательно, сидя на полу и потирая одной рукой ушибленную спину, а другой указывая на учиненный погром.
– Вижу! – Людмила Сергеевна согласно кивнула и отступила к столу. – Ты, Усков, садись-ка на место! – она перевела взгляд на потрясенно молчавший класс. – А ты, Кондрацкий, возьми швабру, совок и осторожно собери стекляшки!
Шурик неторопливо шагал к своему месту и по-прежнему чувствовал на себе многочисленные взгляды. Разные. Восхищенные, изумленные, непонимающие, осуждающие и один сердитый. Кондрацкого.
А после уроков возле раздевалки Шурика, направлявшегося к дверям, окликнула сама Видова.
– Эй, Усков! У тебя пуговица на пиджаке оторвалась!
– Знаю! – буркнул Шурик, не оборачиваясь, и прибавил шаг.
Разговаривать с Видовой – это тебе не на голове стоять. Тут ТАКАЯ смелость нужна!
Аня с Паньшиным возвращались из школы вместе. Хотя жили в противоположных направлениях и на разных расстояниях. Паньшин – возле самой школы (повезло!?), а Ане минут пятнадцать до дома пилить.
Иванова с ними увязалась. Потому как жила в той же стороне, что и Аня. Но, главное, потому как предпочитала находиться в курсе всего происходящего. А между Аней и Паньшиным явно что-то происходило. Иначе, спускаясь по ступенькам школьного крыльца, они бы не намекали изо всех сил Ивановой на то, что в попутчиках абсолютно не нуждаются. Но целеустремленная, напавшая на след Иванова на их намеки не обращала внимания. Она еще и вцепилась в Анин локоть, чтобы случайно не отстать и не потеряться по дороге.
Так они и двигались вверх по улице: затаенно молчавшие Ладушкина и Паньшин и без умолку тарахтевшая Иванова, намертво приклеившаяся к Аниной руке.
Им навстречу попалась женщина. Шла она не торопливо, тяжело. Немолодая уже, некрасивая, грузная, в старом пальто с чересчур короткими рукавами. Видимо, потому сразу и бросилось ребятам в глаза: левая кисть женщины была неестественно вывернута, узловатые пальцы скрючены.
«Наверное, в аварию попала, – подумала Аня. – А, может, это у нее с рождения. Так случается иногда».
Смотреть на изуродованную руку было неприятно, и Аня торопливо отвела глаза, а чувствительная Иванова брезгливо поморщилась. И они, не сговариваясь, прибавили шагу, чтобы побыстрее пройти мимо. Но женщина, как нарочно, остановилась, потопталась неуверенно, глядя вниз, а потом приподняла широкую брючину.
Аня поняла: у нее шнурок на ботинке развязался!
Женщина нагнулась, перекрутила концы шнурка. Но что она могла сделать с одной здоровой рукой? Некоторые-то и с двумя нормальными до окончания школы шнурки завязать не могут! А женщина пыталась справиться сама, заправляла непослушные верёвочки за край ботинка, но они, словно непоседливые змейки, тут же выскальзывали наружу и сползали на асфальт.
Иванова ничего не замечала. Но как-то уж слишком демонстративно не замечала.
Смотреть на бессмысленные, безрезультатные попытки было неудобно и неприятно. А подойти и предложить помощь, в общем-то, тоже казалось неудобным и неприятным.
Аня стыдливо отвернулась. Что, ей больше всех надо? И тут же услышала, как идущий рядом с ней Паньшин произнес:
– Давайте, я вам помогу!
– Если не трудно, – виновато проговорила женщина.
– Конечно, нетрудно! – невозмутимо заверил ее Паньшин, легко подошел, присел и затянул шнурок в тугой бант.
