– Алло, Антонина Родионовна? – спросила она мать Авроры.
– Да, это я, – ответила Антонина.
– Ваша дочь в 52 больнице в тяжёлом состоянии. Мне сообщил об этом доктор с её телефона.
– Хорошо, я подъеду туда, – мрачно ответила Антонина Родионовна.
Совиные крики звучали Этим утром Среды. Далеко за городом раздавались лягушачьи крики. Никто не видел врача Авроры, что тоже любил писать прекрасные стихи о дикой природе. Всё случал он молотком по коленям своих пациентов, постоянно мучая этот город, словно криминальный авторитет. Каблуки его туфлей только и делали, что стучали по полу больниц, но никаких изменений в сторону увеличения живых по его усилию особенно не происходило, так как даже один выживший был огромным горем для тех, кто отмывал на людях деньги. Башмаки врача, тем не менее, были рванными, так как он всё же достигал единицы успешных выживших. Возвращаясь беспечным с праздников, он думал лишь о том где опять заработать хоть что-то. Работа и праздник – это весь его день, при сладком лепете ночью жене о любви.
– Ну совсем нелегко бросить пить, но я брошу… любимая… – обещал он вновь.
Снова в этот день он покупал бутылку и с ними пил и ночью вновь купил её, пообещав перед этим бросить. Непутевые и улыбчивые малые были его друзья. Между стаканами и приятными разговорами мужчины просто наслаждались напитком. Для них бросать пить – это великое проклятие унижением. Все эти мужчины тоже искали седло своего коня удачи, словно цари великий пьедестал. Не волновало его ночью вообще здоровье Авроры. Сама виновата.
Этой ночью мужчинам искренне не спалось и шагами они нарушали тишину на улицах, мешая часто кровожадным убийцам. Непьющие у них все были просто неженками, словно женщины.
Вопли и стоны паяных мужчин заполонили ночные улицы городка. Орды ночных птиц покрякивали им, так как готовились к отлёту позднее.
– Налей, – просил товарища врач днём и муж ночью. Он ждал лишь ночь с пятницы на субботу, чтобы потом ещё и выспаться.
Улетели журавли при этих холодах. Как не отметить событие?
– В России живём, ребята! – кричал мужчина навеселе, – Мы благородные мужланы и пьём много? Кто со мной?
– Гуляем! – поддержали его друзья.
В момент приближения утра тоска становилась роем мух, что мешали наслаждаться выпитым. Не вяжут в наши дни мужчины шерстяные носки, но даже в прошлом столетие это делали бабки. Так и они весь остаток ночи до утра плакали о бабках, так как не было на большее у них…
Получив от Аглаи Митрофановны печальное известие, Антонина Родионовна бросила все дела и поехала к дочери в больницу. Дорога была была, как стая белых мух в лицо, а Антонина Родионовна всю дорогу плакала.
Приехав, Антонина Родионовна ощутила всю полноту убогости российской больницы. В воздухе парили «амбрэ», в которых чувствовались насыщенные нотки стерильных бинтов, хлорки, омерзительно ихтиоловой мази и еще чего-то непонятного, но знакомого еще с детства. Старая треснувшая плитка навивала в сердце щемящую тоску, а окрашенные дешёвой голубой краской стены словно наваливались на неё, не позволяя вдохнуть полной грудью царивший в помещении смрад. Тусклые лампочки над входом палат были вкручены, похоже, при Царе-горохе, и были уже не в состоянии осветить длинный и темный коридор. Мрачный сумрак словно сквозил через давно немытые стекла окон, на которых едва заметно колыхалась выцветшая грязно-серая занавеска. Её проводили к Авроре в палату и, увидев дочь, лежавшую в бессознательном состоянии, она расплакалась. Антонина подумать не могла, что её ещё утром радостная безалаберная дочка через каких-то три часа окажется в подобном состоянии. Вопросов по поводу случившегося Антонина Родионовна не стала задавать в больнице, потому что ей уже всё объяснила по телефону Аглая. Она села рядом с дочерью, сжала её руку и продолжала плакать до тех пор, пока к ней не подошёл врач, следивший за состоянием Авроры.
