Я даже студентам обо всем этом рассказала – это в связи с анализом романа Д. Гуцко «Русскоговорящий». Наши фашистские лозунги «Россия для русских!» совершенно невозможны в Америке. А мне, с моей фамилией, с моим нерусским именем, сложно было в Москве в те годы, когда я писала докторскую диссертацию. Как далеко ушли годы аспирантуры – когда национальность в Москве никого не беспокоила!
Дети были на озере Берриеса.
Звонок от детей – всегда радость, всегда – счастье! Дети говорят, что когда у них начинает сигналить скайп, Маратик говорит – «баба!».
У Ильдара прошел последний день практики. У Павлика – последний школьный день. Он с родителями провел небольшое чаепитие в школе – с русскими сладостями. Дети подарили ему игрушки и открытки. Каждый из детей что-нибудь подарил. Павлик уже настолько привык говорить по-английски, что даже с родителями отказывается говорить по-русски. Но впереди ждет его суровая российская действительность…
Но, наверное, все не случайно. И возвращение на родину – это часть жизненного Пути, это часть Судьбы.
Мы ищем, ищем свой Путь, ездим в другие страны и города – а Судьба ожидает нас в родном городе, в тихой провинции. Разными путями идем мы к своей Судьбе. И у каждого нашего шага есть собственный смысл. Например, из-за собачек я отказалась от поездки в Китай. А сейчас в Китае бушует птичий грипп – как раз на юге и в Пекине, куда мы и собирались ехать. Я все думала, в чем же смысл того, что я вынуждена из-за собачек сидеть дома? Но ведь мой сын спас им жизнь. И смысл в том, что о них просто надо заботиться, потому что кроме меня у них сейчас никого нет.
Такой же смысл – и в том, что я помогаю своим аспирантам. Кроме меня им не поможет никто.
Приходит время, когда надо говорить, а не молчать.
Я любила – но не находила ответной любви.
Я считала всех людей хорошими – но это, конечно, оказалось не так.
Мне казалось, что все вокруг меня умеют жить, все знают, что надо делать. Я ошиблась.
Я молчала, боясь обидеть людей своими словами, – но мое молчание принимали либо за глупость, либо за покорность, либо за полную поддержку всего происходящего.
Я ждала, когда Судьба сама постучится ко мне, – но она всегда проходила мимо.
И вот я пишу здесь о себе. Пишу, не оглядываясь. Я очень хорошо понимаю, что никакой благодарности от людей, от жизни ждать нельзя. Надо просто жить и работать. И если я молчу – это значит лишь одно: я смотрю на окружающую меня жизнь, пытаясь постичь ее. Я молчу – но это значит, что я просто живу, люблю, надеюсь и верю.
«Когда одна дверь счастья закрывается, открывается другая; но мы часто не замечаем ее, уставившись взглядом в закрытую дверь» (Хелен Келлер).
Если бы после меня осталась хотя бы строчка! Но такая строчка, которую бы помнили наизусть, повторяли, которой бы восхищались…
Мне часто хочется сказать людям – а вот напишу я о Вас! В дневнике ли, в рассказе ли… Что же вы делаете? Ведь вы – материал для прозы!
Но все мы – материал, все мы субъективны, все мы – чье-то воображение. Я бы хотела быть только лишь воображением Бога! И выполнять только Его волю. Дано ли писателю право преображать мир, действительность, человека? Творчески, художественно преображать, создавать образы? Писатель строит художественный мир. Так что реальные люди могут не волноваться. В художественном мире – только художественные образы.
Дневник – особый жанр. Его документализм заставляет автора точно записывать имена и фамилии людей. В то же время авторы дневников подсознательно ощущают, что их дневниковые записи могут быть опубликованы. И получается, что автор пишет не только для себя, но и для читателя. В результате появляется художественность, что и дает возможность называть такое повествование «дневниковой прозой».
