Таисия Петровна недоверчиво посмотрела на батюшку, но тот усмехнулся в окладистую платиновую бороду:
– Я расскажу одну историю. Всё это я видел своими глазами. А верить тому или нет – воля ваша.
Моего дедушку звали Леонтием, а бабушку – Устиньей. Сколько помню, жили они душа в душу, от самого венчания и до самого скончания верность супружеской клятве хранили.
Когда мне исполнилось восемь годков, дед неожиданно заболел, слёг и больше не поднимался. Когда он уже стоял на пороге вечности, пригласили из храма священника для совершения таинств Исповеди, Причащения и Елеосвящения, и вскоре дед в мирном духе отошёл ко Господу. Усопшего омыли тёплой водой, облачили в новые одежды и положили в гроб, скрестив на груди руки и вложив в них погребальный крест. Покойник лежал, как говорят в таких случаях, «красивый» или «как живой». Даже я совсем не боялся его, хотя понимал, что это уже не мой дед, которого я любил бесконечно и с которым проводил всё свободное время.
Бабка Устинья ещё больше постарела от горя. Она не отходила от гроба, беззвучно молилась и всё плакала, плакала. Я не знал, как её утешить, и просто, стоя рядом, гладил по плечу.
Гроб поставили посреди горницы перед домашними иконами. Вокруг гроба собралась многочисленная родня. Все ждали священника, чтобы он совершил заупокойное богослужение.
Дальше всё произошло так неожиданно и быстро, что никто не успел испугаться. Усопший вдруг открыл глаза, сел и, повернув лицо к бабушке, ровным спокойным голосом произнёс: «Из дома никуда не уходи. Я уже видел наше жилище. Скоро приду за тобой», – и снова опустился в гроб…
Боже милостивый, что тут началось!!! Кто-то вопил, что дедушка Леонтий вовсе не предал дух и надо немедленно бежать за фельдшером. Кое-кому понадобился нашатырь. Иные вне себя бросились вон из хаты на свежий воздух. Только бабушка оставалась сидеть так же невозмутимо, и я стоял рядом как громом поражённый. Все притихли, когда вошёл отец Григорий. Кто-то из родни дрожащим голосом сообщил: «Батюшка, Леонтий вроде как живой. Он только что поднимался и разговаривал…»
Все присутствующие при этом дружно закивали.
Священник обошёл вокруг новопреставленного и сердито гаркнул: «Ума вы лишились, что ли? На улице жара, усопший вот-вот разлагаться начнёт!»
Меньше чем через час покойника уже предали земле, «яко земля еси и в землю отыдеши», оплакали и на поминальной трапезе помянули чаркой и добрыми словами…
С того дня бабушка стала ожидать, когда дед, как и обещал, придёт за ней.
Не было ни одного дня, чтобы она заночевала у кого-то из родни. Был случай, когда ей поясницу скрутило: шевельнуться без слёз не могла. Но и тогда, перебирая руками плетень, домой воротилась.
Тётки уговаривали старуху с ними жить. Тяжко им было на два дома работать: у себя нужно печку вытопить, обед приготовить, в доме прибраться. А тут ещё бабка. Только никакие уговоры не могли подействовать на неё.
Так десять лет и прождала она своего Леонтия… – вздохнул отец Михаил и тут же добавил: – Что наша жизнь? Одна минута в сравнении с вечностью. А что такое десять лет? Ничто…
Он поднялся и ласково похлопал Таисию по плечу.
– Дом души – терпение, пища души – смирение… Поплачься Господу, и Он вытрет твои слёзы…
Народ расступился, пропуская батюшку.
Начиналась служба. Певчие занимали свои места на клиросе, и вот первые высокие ноты церковного песнопения поднялись под самое небо обители. Отец Михаил в праздничной ризе вышел из царских врат, и с амвона громовым раскатом прокатилось по храму:
