– Хорошо. Я готов выслушать всё, что ты готов сообщить по этому делу.
– Фу, – сказал Обозько. – Насколько же ты пошл в своём официозе. Это действительно интересное и загадочное дело. В наших местах происходило много чего чудного и фантастичного. Хотя ты, наверное, кое-что помнишь. Ведь всё началось ещё тогда, когда нас захлестнула вся эта возня с царскими деньгами.
– Помню. Тогда говорили много всякого, но это всё домыслы и досужие сплетни. Не думаю, что такое могло быть на самом деле.
Обозько ухватил бутылку коньяка. Наполнил стаканы.
– Твоё здоровье! – Он приветственно поднял стакан и неторопливо, мелкими глотками, осушил его. Раскурил новую сигару. Предложил мне. Я отказался. Он с удобством откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и, держа в одной руке стакан, а в другой сигару, приступил к рассказу.
– Ну, так ты всё же послушай. Начну издалека. С того момента, когда по школе стал болтаться этот самый Садов, будто впавший в прострацию – глючащий и спящий на ходу. Помнишь?
– Такое не забывается.
– Верно. Не каждый день в школе заводится сомнамбула. Он и без того был чудиком. Грязнулей. С прибамбахами пацан. Такого было грех не отколошматить. Долбишь его и думаешь: «Может, проснётся, может, человеком станет?» А то впадёшь в такое остервенение… и вот мажешь от плеча, со всего маха! А он такой жалкий, зажмётся в углу, руками прикрывается, чего-то попискивает – и никакого отпора. Так бы и раздавить! – Обозько пухлыми короткими пальцами стиснул пухлый коньячный стакан, вытолкнул из себя густое облако дыма и в сердцах изобразил плевок, то ли от злобы, то ли от омерзения, то ли от желания отогнать навязчивый образ, явившийся из давно минувшего.
Он опомнился, – видимо, сообразил, насколько неблагоприятное впечатление он может на меня произвести, какие появятся у меня мысли от такого поведения и отношения к Садову. Посмотрел на меня с замешательством.
– А вообще-то мы его не замечали… ходит – и пусть ходит, – сказал он. – Мало ли кто есть вокруг… вот ты, например. Ты тоже там был. Мы с тобой толком и не знались. Но сейчас нам это не помешает, верно? Единое прошлое сплотит нас крепче… ну, крепче… не знаю чего. В голову лезет одна несуразица: бабы, выпивка – кутёж, в общем. – Он опять посмотрел исподлобья – умоляюще или, может, просительно?
– Я понял, – подбодрил я Обозько. – Продолжай. Что ты там накопал? Только – правду, без всяких прикрас и без отсебятины.
– Нет, что ты, я всё – как есть! Зачем врать? В таком деле лишняя несуразица – пиши пропало. И без того достаёт всяческой галиматьи. Куда ни сунешься, везде – дрянь, в которую и верить-то ни с руки. А веришь! Веришь, потому что сам там был – в том времени. И здесь был, то есть теперь… был, и пропитался обстановкой, почувствовал атмосферу – видел отголоски большого дела, проходящего стороной от всеобщих глаз. Ты, наверное, не знаешь, но мой отец был непосредственным участником тех событий.
– Да что ты?
– Представь себе. Когда я заполучил в личное пользование пять рублей, получилось так, что их увидел отец. И я был вынужден рассказать ему о кладе, якобы спрятанном в стенах вот этого здания, который случайно открылся неким ребятам, но кроме этих, никому теперь не нужных, денег, они ничего не нашли. Может, плохо искали, а может, больше ничего нету. Ну, а если есть, вот уж кому-то повезёт!
Долго я слушал Обозько, но его рассказ так и не был окончен. Мы отложили его на вечер – до нашей встречи в ресторанном зале. Я по-прежнему хотел оглядеть милую моему сердцу сторонку, а для этого мне надо было хорошенько отдохнуть, то есть полноценно поесть и пораньше улечься спать.
