Обозько не возражал. Он, умильно улыбнувшись, оставив на столе угощение, скромно удалился.
Я весомо подорвал здоровье принятым со сна алкоголем и сигарным дымом. Последний, слава богу, благополучно уносился в вентиляционный шлюз. К сожалению, этого нельзя было сказать об алкоголе. Будучи так скоро одурманенным, я не сумел в полной мере подивиться внешнему виду Обозько, чрезвычайно бросающемуся в глаза своей несуразностью, – это, если смотреть на стоящего круглого Обозько, одётого до крайности пёстро и с непомерной волосяной порослью на руках и ногах. Не подивился я этому, а лишь сухо, отстранёно отметил.
Я постарался привести себя в чувства горячим чаем, который был у меня в термосе, и повторным холодным душем – в комнате имелся санузел: ключевая вода нагнеталась насосами в баки на чердаке, отдельные для горячей и холодной воды, о необычности которой хозяин не сказал пока ничего конкретного. Перед уходом он только наполнил водой – прямо из-под крана – большой стакан и жадно её выпил, взахлёб. С удовлетворением утерев рукой подбородок, он посоветовал:
– Поправляй здоровье водичкой – очень хорошая водичка! У нас вся вода своя, так что – пользуйся! – И добавил, имея в виду небольшой беспорядок – последствия нашего скромного застолья: – Ничего не трогай, я пришлю прибраться Алёнку. Очень милая девочка. Только многовато самомнения. А так ничего… да. Жду тебя через часик. Познакомишься с моим семейством. Мы часто здесь ужинаем.
Несмотря на моё категорическое намерение рано лечь спать, я понимал, что, отправляясь в публичное, а в данном случае злачное место – в ресторан, я рискую нарваться на радушный приём со стороны какого-нибудь предприимчивого или влиятельного в здешних местах господина – от такого за просто так не сбежишь, не уклонишься от изрядной дозы всевозможных благ и увеселений. И я, понимая это, не стремился уклоняться. Но сперва мне хотелось обжиться, то есть привыкнуть к новой обстановке, так как от чрезмерных нагрузок мой рассудок непременно помешается – потеряет здравомыслие, объективность суждения, чего я ни в себе, ни в людях никогда не приветствовал.
Перед этим мне надлежало спуститься, чтобы поставить машину на отгороженную стоянку и забрать из неё чемодан с вещами. Поэтому, достав из портфеля термос, я ограничился одним чаем, отложив на потом третий душ за день, – если считать обязательное утреннее полоскание.
Когда я вышел из номера, то сразу заметил пригожую, но слегка растрёпанную девичью головку, выглядывающую из-за угла возле лестничной площадки. Девушка не смутилась. Она с бесстрастным лицом вышла в коридор и направилась ко мне. Она приблизилась, и я сложил золотые буквы, прикреплённые к кармашку её розовой форменной рубашки, в слово: Алёна. Она, по-видимому, поджидала моего выхода из номера, чтобы в нём прибраться, и поджидала на почтительном расстоянии, дабы не обеспокоить, не потревожить – боже упаси! – меня, важного гостя, о котором печётся сам хозяин.
Я хотел запереть дверь, но остановился, разгадав её намерения.
Она взялась за дверную ручку. Я находился в каком-то непонятном для себя замешательстве, и поэтому не двигался с места. Отчего ей, чтобы попасть в номер, пришлось протискиваться: она сделала это чопорно, вытянувшись телом, привлекательным в своих формах. Она озорно взглянула на меня и шмыгнула внутрь.
«Наверное, я ей понравился, – подумал я. – Стану этим тешиться – это приятно».
