Но вдруг что-то всё-таки произошло. На следующей станции народу значительно убавилось. Настолько, что Сергей увидел Любу. Её подружка также вышла. Подойти?.. Этого не пришлось делать. Она… подошла сама.
– Здравствуйте! – обратилась она на «вы», как он в прошлый раз. Начался новый разговор на заранее заготовленные темы. Начал Сергей про рынок техники с его зазывалами, кончил – про постмодернизм. Люба пару раз снова посмеялась. Что интересно – взгляд у Любы был какой-то жалостливый. Но вот и станция «Комсомольская», где в прошлый раз вышел Сергей. Теперь же он заранее объявил, что едет дальше – в библиотеку. А вот Люба вдруг вышла.
– Дальше едете? Хорошо! До свидания! – сказала она с таким же нежным, жалостливым взглядом. А Сергей вот не додумался выйти, сказав, что в библиотеку ему не срочно. Неожиданно она вышла, и он не успел сообразить. Такой взгляд он оценил, но возник и один неприятный момент. Она показалось ему как-то вдруг менее привлекательной. Волосики какие-то жиденькие, большая разница с ним в росте. И, наконец, на лице какие-то пятна, пигментация. Неужели для него так много значит наружность? Отчего? Видимо, оттого, что хвалили его наружность. Может быть, и не так много хвалили, но в память въелось, потому что это была не похвала, а дразнилка, учитывая его сложности в общении.
Направился он, действительно, в библиотеку. Но куда делось воодушевление?
Наступила очередная мрачная полоса. И Сергея ещё кое-кто добил. Этого человека, правда, в живых уже не было. Просто обернулся другой стороной его интерес к русской классической литературе. Попался на глаза один из томов Льва Толстого, который соседи вынесли в коридор, а мама подобрала, зная основные интересы Сергея. В этом томе, среди прочих, была повесть «Крейцерова соната». Сергей узнавал о ней раньше, о каких-то содержащихся в ней противных ему идеях. Попробовал он теперь прочитать непосредственно саму «Крейцерову сонату». Результат – просто ненависть к Толстому! Такую-то поддержку ему оказал этот так называемый великий писатель, в трудный и ответственный период личной жизни. Своим антисексуализмом Толстой явил вражду к молодости как таковой, опорочил далёкие цели Сергея. Что значит, что настоящая любовь – бесполая, какая-то духовная? Это значило для Сергея, что вся она – тоска, вздохи, слюни. Этот Позднышев жалел не о том, что убил жену, мать своих детей, а только лишь о том, что любил её как-то не так. И если бы эту мразь собеседник вышвырнул из вагона, тогда Сергей бы чуть побольше зауважал повесть. А так – он её не дочитал, а книгу, и так рваную, разорвал до конца и выбросил в мусоропровод.
К Роме Фокину, бывало, ещё подкатывала зависть, но таких приступов как на пути в Институт Философии и нахождения там до конца выступления профессора, уже не было. Роме помогло то, что Сергей, встретившись и познакомившись с этой девушкой, никак над ним не возвышался (не в смысле роста, конечно, а в смысле отношения). Как перед осуществлением этого замысла, так и после, Сергей ничего про Любу не говорил. Да и Рома пару недель не спрашивал, выжидал. Но однажды не удержался и спросил неожиданно:
– Ну, давай, рассказывай, как у тебя дела?.. Как подружка?
Сергей от неожиданности крякнул.
– Да пока ещё так…
– В кино-то сводил хоть?
– Свожу, надеюсь…
Пока в этом разговоре настал перерыв, до момента выхода из университета.
