Чумные псы - страница 27

Примерно в полумиле к северу от Лоусон-парка, над дубовыми рощами, простирается волнистая, всхолмленная пустошь Монк-Конистон-Мур. Здесь стоит старый, полуразрушенный каменный овечий загон, или, как выражаются в Озерном Крае, «хоггус», ибо словом «хог» здесь обозначают молодого барана. Рядом протекает ручей, и рябина опускает гибкие ветки с пернатыми – каждый о тринадцати перышках – листьями прямо на остатки провалившейся черепицы. Если идти через лес, держа путь от Хоксхеда к Нибсуэйту либо от Саттерсуэйта к Хоу-Хеду, с вершины пройденного холма открывается следующий, а за ним еще и еще – до самого водораздела. Здесь все неподвижно, не считая проворных ручьев да еще серых овец, которые испуганно выскакивают из зарослей высокого папоротника и поспешно бегут прочь от пришельца, будь то человек или зверь.

И все это – в серебристом утреннем свете, под низкими облаками, гонимыми холодным октябрьским ветром на запад…

Здесь-то, среди мокрой травы и набухших, точно влажные губки, моховых кочек, лежали, прижавшись друг к другу, Рауф и Надоеда. Они смотрели вокруг со все возраставшим недоумением и даже с испугом, ибо свет занимавшегося дня открывал им неведомое прежде величие открытого пустого пространства.

– Нет, это точно не белые халаты устроили, – с отчаянием произнес наконец Надоеда. – Ни тебе домика, ни фонарного столба, ни забора! Так не бывает! Даже белые халаты точно не могли… – Не довершив мысли, пес вскинул голову, вбирая носом ветер. – Деготь! Ну да, точно… Только очень слабый… И ни одного мусорного бачка. Совсем нету! Как так? Не понимаю…

Из-за стены, блеснув белыми перышками на крыльях, вспорхнул самец-зяблик – синевато-серая «шапочка» на головке, розовая грудка. Проследив за ним взглядом, Надоеда снова уронил голову на вытянутые передние лапы.

– Ну правильно, – проговорил он затем. – Ни одного человека, так зачем все остальное? И это небо… Сколько неба! Понятно, почему тут все время дождь идет… Рауф! Эй, Рауф, проснись!

Рауф приоткрыл глаза, его верхняя губа сморщилась, словно он собирался гневно оскалиться.

– Чего тебе?

– Что нам теперь делать?

– Чтоб я сдох, если знаю…

– Они все убрали, Рауф. Дома, дороги, машины, обочины, помойки, канавы… Все подчистую! Вот спроси меня, каким образом они это сумели? Это ж невозможно! И сами они – куда они все подевались? Зачем они тут все сделали, а сами ушли? Куда? Почему?..

– Я же тебе говорил, – буркнул Рауф.

– Что ты мне говорил?

– Я тебе говорил про весь мир. О том, что по другую сторону сетки все то же самое. Нету никакого большого мира. Ты вот жалуешься, что снаружи все изменилось, что белые халаты… в общем, какие-то люди… все переиначили ради того, чтобы еще что-нибудь делать со всякими животными. Животные для этого и предназначены. Для того, чтобы люди с ними что-нибудь вытворяли. А люди, раз уж на то пошло… Люди, наверное, существуют для того, чтобы глумиться над нами…

– Полегче, Рауф! Вот мой хозяин… мой хозяин никогда не глумился ни над какими животными. Когда я жил с ним у себя дома…

– Все равно. Он непременно должен был, потому что иначе он не был бы человеком.

– Скажи лучше, каким образом они утащили прочь улицы и дома? И устроили все это?

– А они все могут устроить. Посмотри хотя бы на солнце! Спорю на что угодно – какой-нибудь человек поднял руку и сделал так, чтобы оно светило. Ну, примерно как человек-пахнущий-табаком в нашем собачнике. Ты бы в это ни за что не поверил, если бы мы сами не видели, как он поднимал руку к стене – и становилось светло!