– Я была… с мальчиком… ну, то есть с молодым человеком.
– Неужели? И давно ты с ним знакома?
Правду Надя говорить и не собиралась, иначе сразу выяснится, что она соврала не только сегодня, но делала это систематически на протяжении нескольких месяцев.
– Со вчерашнего дня. Знаешь, мама, он такой славный. Хочешь, я приглашу его к нам? Ты с ним познакомишься и сама увидишь, какой он чудесный.
Лицо Тамары Леонидовны заметно смягчилось, теперь оно выражало живейший интерес. Уже не так важно, почему дочь солгала, гораздо важнее, что за мальчик у нее появился.
– Ну, насчет приглашения к нам – я бы спешить не стала, – в голосе матери появились царственные интонации, – может быть, он тебе скоро разонравится, так что и огород городить ни к чему. А кто он? Ваш, консерваторский?
– Нет, он художник.
– Как интересно! – Тамара Леонидовна похлопала ладонью по стоящему рядом дивану. – Иди-ка сюда, сядь, расскажи мне о нем подробнее. Как его зовут?
– Сережа. Сергей Юрцевич.
– И сколько ему лет?
– Ну… он старше меня.
– Намного?
– На четырнадцать лет.
– На четырнадцать лет? То есть ему тридцать четыре года? Господи, Надюшечка, да он для тебя старик!
Надюшечка. Значит, мама уже не сердится, наоборот, она готова к доверительному разговору. Вот и отлично.
– Ой, мама, – Надя сморщила носик, потянулась к матери, прижалась щекой к ее обтянутому прохладным атласом плечу, – ну а вы с папой? Он тебя на двенадцать лет старше, и ничего.
– Сравнила! Впрочем, ладно… – Тамара Леонидовна загасила сигарету и повернулась в кресле так, чтобы видеть дочь. – И что, чем он занимается, этот твой Сережа?
– Я же сказала, он художник. Пишет картины.
– Он член Союза художников? У него своя мастерская?
– Нет… Он просто художник, учился в Мухинском училище в Ленинграде.
– Интересно. Чем же он на жизнь зарабатывает? Если бы его картины продавались, я бы слышала его имя. Как ты сказала? Юрцевич? Нет, не слыхала. На что же он живет?
– Мам, я только вчера с ним познакомилась, откуда же мне знать? Неудобно у человека с первой же встречи спрашивать про деньги, правда? Кажется, он преподает в какой-то художественной школе.
Надя отлично знала, что это только часть правды, но в ее ситуации правду и надо выдавать частями, маленькими такими порциями, иначе можно на корню все дело загубить.
– Это неплохо, – задумчиво протянула Филановская-старшая. – А что же он не женился так долго? Тридцать четыре – это уже солидный возраст, в тридцать четыре года у меня, например, было уже двое детей, Любочке было десять, а тебе – четыре годика.
Но Надя и к этому была готова. Только осторожно, частями…
– Во-первых, когда папа на тебе женился, ему тоже было тридцать четыре, ты не забыла? И до тебя он ни на ком не был женат.
– Ты не сравнивай, – строго ответила мать, – ты вспомни, какое тогда было время! Тридцатые годы – это не то, что сейчас, в то время и до сорока лет не жениться считалось нормальным. Люди не о семьях и любви думали, а поднимали социалистическое хозяйство, преодолевали разруху, электростанции и дороги строили. А что во-вторых?
Ну вот, теперь самое главное. Только бы не ошибиться, ничего не испортить.
– А во-вторых, Сережа был женат.
– Был? То есть он в разводе?
– Да.
Ну какая разница, в конце концов? Он разведется через три-четыре месяца, и то, что Надя сейчас сказала матери, станет чистой правдой. Совсем необязательно признаваться во всем сегодня. А когда Сережа оформит развод и пройдет еще какое-то время, никому уже не будет дела до того, когда именно это произошло, осенью шестьдесят восьмого года или весной шестьдесят девятого.
