– Хорошо, – я поднялся. – Документы остаются у вас, я зайду через… – посмотрел на часы, – пятнадцать минут, и мы продолжим нашу замечательную беседу. Советую никуда не отлучаться из кабинета.
– Наглец! – лицо Лидии Борисовны пошло красными пятнами. – Забери свои документы с моего стола! Сейчас же!
– Не нервничайте, Лидия Борисовна, – сказал я ровным тоном. – Давление подскочит. Оно вам надо? Пятнадцать минут, напоминаю.
И вышел из кабинета.
Моя служебная «волга» уже ждала у школы. Я вызвал её заранее, ещё перед выходом из квартиры, чтобы не терять времени.
– Доброе утро, Василий Иванович! – поздоровался я.
– Доброе утро, Серёжа! – Василий Иванович начал складывать газету «Известия», которую читал. Он всегда её читал в свободное время. Удивительного постоянства человек. – Куда едем?
– Пока никуда, – сказал я, и снял трубку телефона.
После того, как в моём распоряжении оказалась машина со служебным правительственным телефоном, жить и решать вопросы стало намного удобнее. Несмотря на всё, упорно декларируемое, равноправие советских граждан, бюрократизм властных структур зашкаливал. В Кушке это было практически незаметно, поскольку откуда там взяться бюрократии? Город военных. Приказали – сделали. Не приказали – не сделали. Проявил инициативу – выполняй. К тому же все друг друга знают.
Не то в Москве.
Всякий маломальский начальник считал здесь себя чуть ли не пупом земли, которому простые граждане должны кланяться и смотреть в рот. При этом сам он точно так же, кланяясь и глядя в рот, смотрел на вышестоящее начальство. Такая, вот, круговая порука. Чем ниже властный эшелон (любой – советский, партийный или правительственный), тем больше в нём было этой дурной чванливой бюрократии, тормозящей любое здравое дело.
Все это прекрасно видели, понимали, страдали, но системно что-то изменить не могли.
Так и рулили страной с помощью телефонных звонков.
Чем выше во властной иерархии звонящий, тем быстрее можно рассчитывать на результат. Плюс личные связи, от этого тоже много зависело.
– Вторая, здравствуйте! – раздался в трубке голос телефонистки.
– Ермолов, – сообщил я свою фамилию. – Здравствуйте! Будьте добры, соедините меня с министром просвещения Прокофьевым Михаилом Алексеевичем.
Я мог бы позвонить министру и напрямую, но для этого нужно было подниматься в квартиру, потому как «вертушка»[4] была установлена только там. К тому же мне нравилось звонить из машины через коммутатор, пользуясь услугами телефонисток. Было в этом что-то живое и тёплое, некое уходящее очарование прошлого, что-то вроде керосиновой лампы, от которой когда-то, на войне, любил прикуривать дядя Юзик. Казалось бы, я и так в прошлом, куда уж дальше – ан, нет. То, что казалось прошлым ещё год-полтора назад, уже стало для меня настоящим.
– Соединяю!
Длинные гудки, трубку сняли.
– Прокофьев слушает, – послышался в трубке глуховатый голос министра.
Мы встречались с Михаилом Алексеевичем на том самом совещании в Совете министров и даже обменялись несколькими доброжелательными фразами – министру просвещения было приятно, что неожиданного юного гения, к которому нынче прислушиваются в самых высоких эшелонах, воспитала наша советская школа. Она же, как ни крути, дала ему и первоначальные знания, без которых этот очень молодой человек не придумал бы того, что уже придумал. И, очень может быть, ещё придумает.
– Здравствуйте, Михаил Алексеевич, – бодро сказал я. – Серёжа Ермолов беспокоит.
