- Тоже. Есть специальные упражнения, чтобы
зрение исправить. Я их делал. Ну и витамин «А» помог. В моркови его много.
- Так ты морковку жрёшь? – засмеялся
Данатар. – Был Гуня, стал Кролик. Эй, Кролик! Кролик, Кролик!
Я молчал. Остальные тоже. Новая кличка
явно не прилипала.
- Умей проигрывать, Данатар, - сказал я. –
Полезное качество.
Откуда-то слева пронзительно свистнули.
Спортплощадка была окружена проволочным
забором, который держался на металлических столбах. Которые, в свою очередь,
были вделаны в бетонный фундамент.
Вот на этом фундаменте, как на
приступочке, сидели трое взрослых парней. Двое из них курили. Третий – с
плотной шарообразной шевелюрой тёмно-рыжих кучерявых волос махнул рукой.
- Эй, Очкастый или как тебя… Гуня! Иди
сюда!
Я посмотрел на товарищей.
- Иди, раз зовут, - ухмыльнулся Данатар.
- Я с тобой, - шагнул ко мне Тимак.
- Звали Гуню, - сказал Данатар.
Мне показалось, он знает этих парней и не
ждёт для меня ничего хорошего от встречи с ними.
- Сам разберусь, - сказал я. – Спасибо,
Тимак.
Подошёл, не торопясь, остановился в пяти
шагах, разглядывая всю троицу. Лет по шестнадцать-семнадцать, равнодушные лица,
окурки в уголках ртов, прищуренные глаза.
Тот, что меня позвал, с тонким носом и
какой-то, словно облупленной физиономией, не курил и был без головного убора.
Его двое приятелей – в кепках, косо надвинутых на лбы.
- Знаешь меня? – спросил кучерявый.
- Меня машина сбила, - сказал я. –
Слышали, наверное. Травма головы. Если и знал, то забыл. Извини.
- Олег, - сказал кучерявый. – Он же
Пушкин.
- Сергей, - представился я. – Он же Гуня,
- я понизил голос и доверительно сообщил. – Хотя я понятия не имею, что это
значит. Только пацанам, - я обозначил поворот головы в сторону одноклассников,
- не говорите, засмеют ещё.
- Правда, что ли, не знаешь? – удивился
Пушкин.
- Правда. Может, и знал. Но… не помню.
- Гуня ты в школе, - один из парней
щелчком пальцев отправил горящий окурок в полёт. – А для нас – Очкастый.
- Для вас – это для кого? –
поинтересовался я.
- Для всех остальных, - ухмыльнулся
парень. Выглядел он каким-то… расхлябанным, что ли. Вялая челюсть, тёмное лицо,
грязно-болотного цвета глаза и шрам, тянущийся от края толстого, нечётко
очерченного рта, через левую щёку. – Ты Черепа вчера завалил?
- Ну я. А что?
- Это мой брат.
- Ничем не могу помочь, - сказал я ровным
тоном.
- Не понял. Ты чё щас вякнул? – болотные
глаза сузились.
- Оставь его, Рваный, - сказал Олег. –
Чего прицепился к пацану? Он Черепа честно завалил, один на один. Не лезь. Мы
здесь не за этим. Не ссы, Гуня, - обратился он ко мне. – Никто тебя не тронет.
- Мне ссать не с чего, - сказал я. – Пусть
ссыт неправый. Чего хотели-то?
- В большую рамку встанешь? Сегодня
восемнадцатое. Через десять дней, двадцать восьмого, в воскресенье, мы с
пехотой играем, а на ворота поставить некого.
- С пехотой – это…
- С мотострелковым полком, - пояснил
Пушкин. – Первенство Кушки начинается. Первый матч, как всегда, с ними.
- То есть, это со взрослыми играть?
- Ну да, с кем же ещё. В сборную Кушки
тебя зовут, Гуня, цени. Кстати, а где твои очки?
- Не нужны уже, зрение исправилось. Так
что теперь я не Очкастый.
- Да нам по херу, - произнёс Рваный
равнодушно и закурил новую сигарету.
- Ладно, пошли, - хлопнул ладонями по
коленям третий парень (плотный, широкоплечий, с твёрдыми острыми скулами) и
поднялся. – Значит, ждём тебя двадцать восьмого в воскресенье на стадионе в
семь тридцать утра, - обратился он ко мне. – Если не зассышь, конечно.
