Отец и дядя по-праздничному одеты в рубашки из белого полотна с отложным воротником, на них черные галстуки, короткие жилеты с металлическими пуговицами и длинные желтоватые нановые кафтаны, которые почему-то назывались «городскими», до блеска начищенные сапоги с голенищами поверх штанов, а на головах летние черные шляпы. Они в унисон весело напевают:
Под окном стоят телеги пред дверьми,
Мы едем с женами, с детьми!
Мы едем в славную страну,
Там столько злата, как песку!
Тру-ру-мо-мо, тру-ру-мо-мо,
Скорей, скорей – в Америку!
Бабушки, мама и тетя, а также все девочки Лейс, как по воскресеньям в церкви, красуются в одинаковых шерстяных с красными разводами юбках. Поверх белых бумажных рубах с длинными и широкими рукавами, собранными у кисти рук буерами, на них надеты короткие синие с блестящими пуговицами на шнуре душегрейки. Буфами в талии и вокруг шеи из-под этих корсажей выглядывали рубашки. У взрослых, плотно на шее висят белые или желтые бусы, которые мама называла кораллами. Головы девочек прикрывают вязаные чепцы, завязанные под заплетенными косичками, а у взрослых – под подбородком. На всех праздничные белые кисейные с большими цветами фартуки и низкие башмаки без каблуков, надетые на вязаные белые, а у кого и синие, чулки.
Люди в черных фраках, накрахмаленных манишках и кипенно-белых перчатках угощают их кофеем и бельгийским шоколадом…
Из полузамерзшего состояния бреда ее вывели оглушительные выстрелы. Это под окнами их отчего дома беременная председательша с пьяными комсомольцами развлекались, празднуя создание колхоза «Путь Ильича».
– Vater! Was hast du uns angetan? – раздался беспомощный крик Амалии над занесенной снегом Волгой.
И вдруг перед ней, как из-под земли, появился парень, представившийся сыном деревенского кузнеца…
Амалия, с дрожащими от холода посиневшими губами, пожаловалась Давиду, что хозяйка колхоза отобрала у них дом и выгнала сирот на улицу.
– Как она посмела? – явно недоумевал парнишка.
– Скажи, ну куда нам теперь податься? – она даже не спросила, лишь обреченно констатировала.
За ее спиной разрыдались младшие.
Давид смотрел на беззащитную Амалию, на ее замерзших сестер и брата, и ему неистово захотелось им помочь. Но как? Спасательным кругом предстали пред ним добрые глаза Нины Петровны.
– Я знаю, где нам помогут, – был уже уверен Давид, подхватывая на руки младшего из семьи Лейс.
– Кожа, да кости, – вслух ужаснулся он.
В мальчике было чуть более пуда веса. Крепкий сын кузнеца даже не подозревал, что в этот момент он нес почти что своего ровесника. Двенадцатилетний Мартин был всего-то на два года моложе Давида.
Погрузив на сани семью Лейс с их колыбелью, Давид коротко дернул повод, и лошадь трусцой повезла их на левый берег замерзшей Волги…
Несмотря на поздний час к огромной радости Давида в окнах управления совхоза горел свет.
“Не спит еще!” – с теплотой в сердце подумал Давид и вслух гордо пояснил сидящим в санях:
– Наша начальница первой приходит на работу и последней закрывает контору. Ее зовут Нина Петровна.
– Нина Петровна, – хором повторили Лейс.
Ввалившись гурьбой в здание, Давид с порога выпалил:
– Надо помочь! Они бездомные.
Заведующая бегло оглядела новичков. Видимо вспомнила тот день, когда Давид и сам пришел устраиваться на работу в совхоз и с улыбкой по-доброму произнесла:
– Раз надо, то устроим.
Уже далеко за полночь, заперев двери управления на замок, Нина Петровна повела Лейсов селиться в общежитие для семейных.
