Зов крови – сильнее всего остального?
…
Мишку когда-то подобрали на свалке.
Главной задачей семилетнего мальчишки оказалась проблема «прокорми себя и своего ближнего». Мишка находил остатки пищи, и, разделив на две части по совести, одну съедал сам, а вторую нёс родителям.
Двери Мишкиного дома всегда были радушно распахнуты для любого страждущего по той простой причине, что их, дверей, не было вовсе – по пьяной лавочке Мишкин отец продал дверные полотна за пару бутылок.
Сначала отчего-то запил Мишкин отец, чуть позже, устав воевать с мужем-алкашом, присоединилась мамка, и круг замкнулся. Вначале семья лишилась посуды, чуть позже – мебели, и в конечном итоге – самоё себя, как ячейки общества.
Мишка смутно помнит то счастливое время, когда кушал кашу, сидя за нормальным столом, ел из нормальной посуды и спал на нормальной кровати. Став постарше, спал на полу вповалку со странными, синюшного цвета, элементами, на грязном тряпье.
Иногда Мишкина мать обнимала сына, прижимала к себе:
– Кормилец ты наш! Чего сегодня принёс?… У-уу, консерва недоеденная, и хлебушек… Витька, разливай.
Иногда, будучи в дурном настроении, давала сыну затрещину:
– У-уу, ирод, погубить нас хочешь?.. Хавку тащи!
Лишь отец не кричал на Мишку, а мычал что-то нечленораздельное, и грозил грязным пальцем, глядя на сына…
– Гулька, дай проверю – ты лифчик носишь?
Мишка неприятно скалится, снизу заглядывая в Гулино нежное личико. Чёрный пушок над Мишкиной губой топорщится ёжиком.
– Юливанна, скажите ему! – краснеет от досады Гуля и, хлопнув дверью, закрывается в комнате.
– Миша, пойдём, поговорим.
– Нотации читать будете?.. Я и так всё знаю.
Разговор с Мишкой долгий, но не очень эффективный, и мы оба об этом прекрасно знаем.
…
История Люды с Ваней уходит корнями в ещё более тёмное прошлое.
Их отбили у субъектов, сделавших из детей профессиональных попрошаек.
Дети скитались по улицам и вокзалам, выпрашивая у прохожих милостыню.
В их судьбе непосредственное участие принял тот, кто построил трёхэтажный дворец у черты города; тот, кто разъезжает на дорогой иномарке; тот, кто не брезгует продажей дурманящих веществ и перепродажей краденого. Этот нувориш до сих пор живёт и здравствует на свободе, а Люда с Ваней коротают «счастливое детство» в казённом доме…
Буквально в первые дни работы здесь, в Детском доме, из моей сумочки, неосмотрительно оставленной без присмотра, вдруг пропала небольшая сумма денег.
– Это Ванькиных рук дело, – по секрету сказал Димка. – Есть у Вани такая привычка.
Ваня на мои доводы и подозрения крестился, божился и всячески всё отрицал – «не брал, не видел, не знаю».
И лишь спустя несколько дней (с чего-то – вдруг?) отозвал меня в сторонку, огляделся по сторонам и разжал ладонь… На ней, словно остатки Ваниной совести, лежали две помятые купюры.
– Случайно получилось, – он глянул на меня исподлобья глазами-щёлками и отвёл взгляд.
Дурная привычка клянчить, попрошайничать, брать чужое, видимо, навсегда прилипла к мальчишке.
Совесть – это качество, так необходимое каждому из нас, пусть даже в таком, небольшом количестве, как у Вани. Думаю, именно совесть, а не труд, чудесным образом сделала из животного Человека.
…
Из личного дела не стереть те скупые факты биографии, которыми изобилуют документы и справки. О многом читается между строк, о чём-то, в порыве откровенности, рассказывают дети…
От Митьки отказалась бездетная приёмная семья: дескать, и грубиян Митька, и лентяй, и вообще – «не о таком сыне мы мечтали!»
