…
– Юливанна, хотите послушать стихотворение?
– Очень хочу.
Гуля разглаживает лист бумаги, читает с выражением:
– Мама, любимая моя!
Всем сердцем я люблю тебя,
Ты мне полжизни отдала,
Чтоб вырастить меня,
И первым словом для тебя
Я сказала «мама»…
– Какое доброе стихотворение! Ты молодец, Гуля.
– Спасибо. А ко мне мама скоро приедет!
– Откуда ты знаешь?
– Светлана Ибрагимовна сказала.
Гуля кладёт голову мне на плечо:
– Знаете, какая у меня красивая мама? Как артистка!
– Ты похожа на маму?
– Очень похожа!
– Значит, и правда – красивая…
…
Сегодня по столовой дежурят Димка и Люда.
У Люды такое же прогрессирующее косоглазие, как и у Митьки.
Люда коренаста, говорит громко, а в голосе звучат командные нотки.
Джинсы обтягивают полные ноги девочки так плотно, словно вот-вот разойдутся по швам.
Остальные дети заняты каждый своим делом: Надя рисует, прикрыв ладонью лист тетради; Оля читает; Ваня с Сашкой играют в домино.
– Покажи, что рисуешь, – любопытный Мишка пытается заглянуть через Надино плечо в тетрадь.
– Отстань!
Но Мишка не унимается:
– Покажи, ну покажи!
– Юливанна, скажите вы ему! – сердится Надя.
Не успеваю вмешаться в ситуацию – с первого этажа вдруг доноситься разъярённый крик.
Я бы из тысячи голосов узнала этот красивый надменный голос…
Господи, что происходит?
Мишка тут же скрывается в своей комнате, Надя испуганно вздрагивает, и только Оля продолжает невозмутимо читать… или делает вид, что читает.
Я подрываюсь с места и выбегаю на лестничную площадку. Столовая как раз находится под нашей комнатой, и крики доносятся именно оттуда.
– Вылизываем языком, слышите? Идиоты! Это же хлеб, понимаете – хлеб! А вы? Встали оба на колени и всё собрали языком! Слышите – языком!
Светлана Ибрагимовна красивым ртом выплёвывает грязные слова так привычно, словно лузгает семечки. Яркий румянец гнева проступает сквозь смуглую кожу; правая рука с золотой змейкой рубит воздух легко, словно нож – размягчённое сливочное масло.
– Вы?! – спазм сжимает мне горло, не даёт возможности говорить.
Светлана Ибрагимовна, едва взглянув в мою сторону, берёт себя в руки, привычным жестом поправляет растрепавшиеся волосы и, выпрямив спину, уходит прочь.
Ноги более не держат меня, я устало опускаюсь на ступеньку лестницы, и буквально через минуту ощущаю холодную поверхность крашеного бетона. В приоткрытую дверь столовой вижу, как Люда собирает в ладонь хлебные крошки, а Дима, низко опустив голову, раскладывает столовые приборы. Повариха тётя Маша разливает по кружкам чай, словно бы ничего не случилось…
– Димка нечаянно уронил на пол несколько кусочков хлеба, а тут она зашла, как будто специально, – в глазах Люды кипят слёзы.
– Она и правда могла вас поставить на колени?
– Не знаю, может быть.
– Люда, давай успокоимся и позовём остальных на обед.
Обед оказался довольно безвкусным – пустые щи и макароны с сосиской.
…
Я гляжу в окно: капли осеннего дождя сбегают по стеклу, а голые ветви деревьев будто цепляются за свинцовые тучи, нависшие над городом.
В Детском доме – «мёртвый час».
Я сижу в своём кабинете, обхватив голову руками, и не могу сосредоточиться, чтобы вписать в журнал несколько строк о проделанной за день работе.
Как жить дальше? Сделать вид, что ничего не случилось?
Я отодвигаю журнал, закрываю кабинет и решительно спускаюсь на первый этаж. Мне нужен психолог, именно он в данной ситуации – и противоядие, и лекарство, и надежда…
