Изрядная доля тщеславия всегда была в Филиппе, но сейчас она вырвалась на свободу, уже не сдерживаемая им, и он погрузился в неё с головой, отдавая себе, впрочем, неясный отчёт в возможной неудаче. Но она ещё больше подстегивала воображение, а воображал он славу, признание своего таланта. Всюду, но только не в этом большом зале, он сомневался в нём, проверял его границы, и часто задавался вопросом, если он есть, когда же иссякнет и оставит своего обладателя? Пока он ни в чём не был уверен.
От раздумий его отвлёк шорох открывшейся двери. Потом дверь снова закрылась, послышался звук шагов. В зал вошёл один человек, и слышно было, что передвигается он уверенно, и ориентируется в запутанных переходах на диво хорошо. Скоро между двумя колоннами Филипп увидел его. Это был мужчина лет сорока пяти, одетый в коричневый костюм – тройку, державший подмышкой какой- то предмет. Присмотревшись к нему, Филипп понял, что это папка с бумагами. Вошедший подошёл вплотную к художнику, дружески улыбнулся, протянул свободную руку, как будто встретил давнего знакомого:
– Приветствую, Стоддард!
Филипп ответил на рукопожатие.
– Осматриваетесь? – всё также дружески улыбаясь, спросил пришелец.
– Да, Макс! – теперь и Филипп позволил себе улыбку.
– Это правильно! – Максвелл Дэшен похлопал Филиппа Стоддарда по плечу. – Думаю, пора обсудить наше дальнейшее сотрудничество.
При этих словах галерист указал на папку, что принёс с собой.
Филипп ещё не успел ответить, а Дэшен уже продолжил:
– Здесь неподалеку есть маленький ресторанчик. Там нам будет удобнее поговорить обо всём! Очень надеюсь, Вы голодны так же, как я!
Надежды Дэшена не оправдались. Филипп Стоддард заказал чай и выглядел страшно довольным собой, хотя Максвеллом явно овладевало недовольство. Человек деятельный, он считал, что с людьми легче и лучше договариваться на нейтральной территории и любил для этого использовать такой приём, как приглашение на обед или ужин. Но теперь они сидели друг напротив друга, и пауза в беседе уже прилично затянулась.
Первым делом Филипп узнал, что стало с его старыми знакомцами. Когда – то давно он тесно сотрудничал не столько с «Дэшен – Арт», сколько с Николасом и Эвелин, супружеской четой Дэшен и владельцами галереи, её основателями. Они были дружны многие годы, но затем близкую дружбу их Филипп подверг тяжкому испытанию; он переселился в Оксфордшир. Поэтому с течением времени связь разорвалась, как ни пытались они укрепить её обоюдными усилиями.
Памятуя об этой давней, но канувшей в Лету дружбе, Макс Дэшен и пригласил Филиппа Стоддарда в Лондон, предложив выставить в галерее картины последнего. И сейчас, когда он смотрел на старого художника, ему казалось, что замысел его увенчался успехом. Но его вовсе не интересовали отжившие узы, он не стремился вернуть нечто, ушедшее в прошлое, сын Дэшенов был в вечной погоне за выгодой, перспективами. Мужчина не относился с трепетом к памяти родителей, и нежность в глазах Филиппа при упоминании их имён была для него не ясна. Он только хотел, чтобы его имя вновь гремело в обществе, которое он почти поставил на колени у собственных ног. Но добиться этого не представлялось ему возможным без некоей сенсации.
Сенсацией этой по его плану становился Стоддард, который некогда выставлял свои произведения у родителей, неизменно имея аншлаг.
Непонятно было, сознает ли это сам Филипп. Понимал ли он, что такое желанное признание своего таланта он вряд ли получит таким способом, и оценят его, отдав несколько фунтов за билет. Но, если и понимал, по виду его, делающего мелкие глотки из чашки, ничего нельзя было разобрать, настолько он был сейчас оторван от реальности, поглощённый приятными воспоминаниями о былых днях. Ещё принимая предложение Максвелла, он знал, зачем делает это: он отдавал дань прошлому, которое много значило для него…
