Это было всегда в характере Филиппа. Ещё с юности он был привязан ко всему и ни к чему привязан не был. Любил жизнь и в то же время ею тяготился, не понимая почему. Ему нравилась новизна, но только до тех пор, пока в ней присутствует аромат. Презирал обыденность и бежал от неё, избегал проблем. Приезжая куда-то, мужчина лишь несколько дней ощущал личную свободу, затем же снова собирался в дорогу. И так, казалось, могло быть бесконечно долго.
Он так и не обзавёлся семьёй. Его единственным по-настоящему близким человеком оставалась старшая сестра, его мир иногда сужался до небольшой мастерской на чердаке, где он писал картины, часто не смыкая глаз ночами.
Потому он страшился отдалиться от Кэтрин, потому в свои более чем зрелые годы, всё ещё жил с сестрой одним домом. Кэтрин, по его мнению, повезло больше: она единожды была замужем, и даже была счастлива в то время. Она родила дочь, теперь могла радоваться внуку. Мальчишке было уже десять.
На Филиппа вдруг накатила какая-то странная горечь. Иногда при мысли о грядущем одиночестве и страшной дряхлой старости в полном уединении мастерской, он завидовал сестре. Вообще он полагал, что зависть испытывал довольно часто, и лишь временами, очень ненадолго, он мог взять над ней верх. Он даже расстегнул ворот рубашки, чтобы стало хватать воздуха, нащупал в кармане присланную Максвеллом Дэшеном миниатюрную афишу. Через несколько дней его ждёт выставка, а затем – домой.
По зеленеющим лугам поезд мчался, приближая конец путешествия. В купе Филипп всё время был один, ни на одной станции не пришлось ему встретить попутчика. Всю жизнь будучи одиночкой, «хорошим собеседником один на один», именно сейчас мужчина был бы не прочь скоротать тянущиеся невыносимо долго часы до приезда с кем-нибудь.
Он в который уже раз вытащил из кармана афишу Дэшена, в раздумьях повертел её в руках, положил на столик, снова проглядел глазами. Уложил на прежнее место. Чемодан с вещами он то водружал себе на колени, похлопывая по чуть выцветшей коже ладонями, то отдвигал от себя, ставил подальше. То вытягивался на сидении, то расслабленно откидывался на его мягкую спинку. Беспокойно обводил глазами купе, словно что-то искал, но никак не мог вспомнить, что именно. С каждым новым стуком колес сердце немолодого мужчины билось все сильнее.
И вот, наконец, трепетное ожидание закончилось. Хотя прибытие его отнюдь не успокоило, а даже заставило ещё поволноваться, он был рад избавиться от тряски вагона. Пока многочисленные пассажиры с трудом справлялись со своим багажом, Филипп одним из первых ступил на платформу вокзала.
Его всегда пьянил лондонский воздух, случилось это и сейчас. Он втянул его в лёгкие, предвкушая начало приключения, которое ещё манило его. На нетвердых от долгого сидения на месте ногах, мужчина медленно пошёл вдоль поезда.
Этот город был совсем не похож ни на какой другой. Про себя художник всегда именовал его «городом „настоящей свободы“». Город, в котором он мог бесконечно смаковать одиночество и его горечь или безмятежно предаваться нежданному счастью. Филипп чувствовал: Лондон – это его город.
Из всех вагонов похожего на ворчащего в ожидании нападения зверя высыпали десятки людей. Платформа наполнилась приехавшими, похожими на Филиппа, и встречающими. Мужчина легко узнавал их по лицам, различал в толпе, угадывал их нрав добродушных хозяев. Наблюдая всё, он подвигался к выходу.
