Сержант прокричал ультиматум. Из-за второго ряда копен поднялись с земли с вздернутыми вверх руками еще два безоружных поляка в касках и пошли сдаваться.
– Пусть сержант хорошенько подумает (от этого зависит его жизнь): теперь все?
– Думаю, он говорит: все, – перевел Никитин слово «вшистко».
– Пусть пошлет одного человека собрать и сложить у дороги все оружие и боеприпасы. Всю их амуницию. И без глупостей. Если кто-нибудь один решит проявить геройство – расстреляем всех. Еще два человека должны собрать всех убитых и сложить там, – лейтенант показал рукой. – Остальным можно опустить руки. Выполнять. И вот еще, – лейтенант, вложив наган в кобуру, достал из планшета листовки. – Скажи: пускай прочитают.
Сержант взял листовки, козырнул, повернулся к своим и отдал распоряжения. Рослый костлявый солдат с грубыми чертами лица отправился за оружием, а двое, менее довольные, – за своими убитыми товарищами. Остальным сержант раздал речь Молотова, оставив одну себе.
Сержант не зря назначил для сбора оружия рослого, как видно отличающегося силой солдата. Этот костлявый здоровяк постепенно навьючил на себя больше десятка винтовок с непривычно загнутыми вниз рукоятками затворов, брезентовые сумки, ремни с плоскими штыками, малыми лопатками, патронными подсумками и кобурами пистолетов, ранцы с шинелями, противогазы и незнакомый Иванову ручной пулемет с коротким нижним магазином. Всю эту гору он небрежно свалил возле лейтенанта и даже не запыхался. Потом флегматично собрал оружие и вещи убитых, уже уложенных его товарищами в ряд на краю поля. Принесли на шинелях даже обугленные скрюченные останки двух солдат, сгоревших от собственных бутылок. Поляки затушили шинелями почти полностью выгоревшее обмундирование и положили их, еще дымящихся и тошнотворно воняющих горелым мясом, с самого краю.
Лейтенант Иванов, пересилив себя, для воспитания собственной мужественности, прошелся, внимательно всматриваясь, перед телами первых убитых его подчиненными чужих солдат. С большим трудом ему удалось сдержать рвотный позыв. Командовать стрельбой и стрелять самому из бронеавтомобиля – это одно, а видеть вблизи залитые еще не свернувшейся кровью тела, безжалостно иссеченные пулеметными очередями… Особенно эти, с краю: обугленные, с провалами вместо выкипевших от огня глаз, с кое-где кошмарно проступающими из черноты белыми костями и скрюченными остатками пальцев… Бр-р-р… Хотя почему это он должен переживать и чуть ли не каятся? Кого жалеть? Наоборот радоваться надо. Улыбаться аж до ушей и приплясывать от неописуемой радости. Если бы не рыжий Гурин (хорошо, что к себе в экипаж его перетащил) – на месте поляков лежали бы они, все два экипажа. Все черные, обугленные, с выкипевшими от жара глазами и скрюченными остатками пальцев… Вот такой вот Миролюбивый поход, однако получается.
– Прикажи сержанту, – сказал Иванов, закончив осмотр убитых, – собрать все солдатские книжки живых (и свою тоже) и отдать мне. (Никитин приказал) А сам займись трофеями. Из всех винтовок достань затворы и сложи в какой-нибудь ранец. Проверь содержимое остальных ранцев. Собери все пистолеты вместе с кобурами, но без ремней, боеприпасы, гранаты и штыки с ножнами. Ручной пулемет тоже заберем с собой. К нему должны быть запасные магазины и запас патронов. Не разбереешься сам – спроси сержанта. Потом обыщешь самих поляков. Личные вещи, фляжки и продовольствие не трогай. Только оружие и боеприпасы.
