Мы пили молча, говорили глаза наши. В плавающем свете свечей медленно качались стены, будто бы даже расходились, и в комнате стало не так тесно, не так затхло, хоть и от свечей жарило, прохладное шампанское пришлось кстати, скоро и ласково защебетало в груди. Я открыл окно, впустил свежесть декабрьской ночи.
– Вот ты и успокоилась.. Да ты спишь уже.. Вижу, во всю клюешь носиком. Ложись спать. Я-то привык до утра.. Какой долгий день.. когда мы снова вместе.. – и вкрадчивым шепотом главное, а главное да не для ушей каждых.
Я поцеловал ее в лоб, укрыл ее стеганым одеялом. Невинным ребенком, повзрослевшим зачем-то, смотрелась она на чернеющем поле кровати. Я сел на стул рядом, сел охранять ее покой; но свеча не горит до рассвета, и для сплетенных судьбой, казалось, знавших друг друга вперед своего рождения, не горит.
«И Я скажу вам: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам..» Евангелие от Луки, 11:9
Со дня того я книгу отложил.
<>
– Мужчина, сколко дадите за такой? Пелеклитие хлюснуло, а оттюда такой!
В субботу, сегодня – суббота.. в полпятого.. «вдоль набережной пройтись».. «впрочем, вы еще можете отказаться».. «я вас узнаю».. :
– Что?
– Цаль налисован, да? Холосий цаль? – среднеазиатский акцент протянул мне монету; чеканный профиль Петра на одной стороне, сама же монета с медаль, крупная, увесистая, там и написано что-то, но потерто; на ладони ее перевернул – крест с коронами, 17 – на левой плахе, 23 – на второй. Поделка «под серебро», вам Петербург навынос, приезжим на память по сходной цене, к слову, красная цена которой – в забегаловке сдача.
– Не знаю.. не надо.. – в полпятого.. «склонен обратиться к вам, хоть придерживаюсь порядку собственных сомнений».. AV.. Сегодня – тридцать первое?
– Сколько дашь. На плопитание..
Он открыл глаза. Серые, свинец Петербурга, Петербурга небо. И стерся день. И затемнило. Осталось что – остался застывшим в пространстве и в памяти моей силуэт, когда я подходил; тугой черный плащ по земле бился невским ветром; острогом стоячий над плечами ворот. Как ближе – ему лет пятьдесят, худощав и высок, скулы, выбритый подбородок, римский нос, портрет без лица, черты есть, и, сказать, выразительные черты, если их взять в отдельности, если каждая на лице своем, они запомнятся, но вместе им лица нет. Один раз его лицо я все же рассмотрел, да и то уже была маска.. Стриженые волосы, когда-то, верно, черные как смоль, цветом спали. Губы нервно сжаты, закрыты глаза. Словом, не сам он меня подозвал, а мне в укор – покой нарушить его мыслей.
А еще раньше – восьмой линией вышел я на набережную.. и сразу, слева, метрах в ста приметил фигуру, закутанную в черный плащ. Он меня жестом позвал. И недвижим он оставался, пока я шел к нему. Пока он не открыл глаза..
– Добрый вечер, – голос глухой, что не слышится, а едва уловимый холод его руки пробрал сквозь уличный мороз, – пройдемся до набережной, как уговаривались? Я не склонен вас задерживать, я не склонен тянуть. Начать можем здесь, – как кивнул я согласием, – Александр Вершанский.
– Игорь.
– Знаю. Наслышан. Вероятно, племянница что-то рассказала и обо мне. Не думаю, что сполна и главное.
– Она вам сказа..
– И она. И не только. Много слов.. Давайте к сути. Я дорожу своим временем, надеюсь, как и вы своим. У вас, впрочем, его больше.. чем дорожить.. Вы понимаете цель нашей встречи?
