Адмирал задал Бейбацеру несколько ничего не значащих вопросов, и затем пригласил Бруно. Когда тот подошел, Адмирал сказал:
– Собственно, по-настоящему мне были нужны только вы. Двое других были лишь прикрытием – за нами смотрят как циркачи, так и полиция.
Некоторые полицейские считают, что я очень важный полицейский чиновник, другие, что я из ФБР. Ну, и оставим им то, что они воображают. Ужасная история, Бруно, очень ужасная. Она показывает, что бедняга Фосетт был прав, нас толкают к тому, чтобы мы в отчаянии полезли в Крау. Что касается меня, то я уже зашел далеко. Но кто знает, кто окажется следующим? Я не знаю, право, никто не имеет права просить вас продолжать участвовать в этом страшном деле. Есть предел и патриотизму – у Пилгрима и Фосетта его было предостаточно, не так ли? Отныне вы свободны от всех обязательств, которые вы взяли на себя.
– Говорите только за себя, – тон Ринфилда изменился. Это задело его и становилось его личным делом. – Погибли два хороших человека. Вы хотите, чтобы их гибель оказалась напрасной? Я еду в Европу.
Адмирал заморгал и взглянул на Бруно.
– А вы?
Бруно молча бросил на него быстрый взгляд.
– Ладно, – Адмирал был несколько ошарашен. – Если вы готовы идти на риск, что же, я готов принять вашу жертву. Да, это эгоизм с моей стороны, но нам отчаянно нужны эти сведения. Я не буду пытаться вас благодарить, честно говоря, я не знаю как это сделать. Но единственное, чем я смогу вас обеспечить, так это безопасность. Я приставлю к вам пятерку лучших своих людей, скажем, в качестве представителей прессы, а когда вы будете на борту корабля…
В этот момент его прервал Бруно.
– Если вы приставите к нам своих людей, то никто никуда не поедет, в том числе и я. А из того, что мне рассказали, хотя я до конца в этом не разобрался, если не поеду я, то и другим ехать незачем. Исключением является доктор Харпер, за которого поручился покойник. Лучшего порекомендовать вы не сможете. Что касается других ваших людей, то кто, как вы думаете, прикончил Пилгрима и Фосетта? Без поддержки у нас больше шансов на успех.
Бруно резко повернулся и вышел. Адмирал посмотрел ему вслед, испытывая на миг недостаток в словах, но от необходимости комментариев его спасло появление полицейского сержанта с небольшой черной коробочкой. В это время к Чарльзу вернулся его обычный цвет лица, и успокоившийся Ринфилд понял, что это человек, который быстро уравновешивал нервы.
– Это запись? – спросил Адмирал и, когда сержант кивнул, добавил: Можно воспользоваться вашим кабинетом, мистер Ринфилд?
– Конечно, – он оглянулся, – но лучше не здесь, а в поезде. Тут слишком много посторонних.
Когда за ними закрылась дверь кабинета, Ринфилд осведомился:
– Что вы ожидаете услышать?
– Ваш голос.
Ринфилд изумился, а Адмирал уточнил:
– Или что-то похожее на ваш или на голос Бруно. В цирке Фосетту были знакомы лишь ваши голоса, ни на чьи другие он бы сюда не пришел.
Они прослушали запись, после чего Ринфилд спокойно заметил:
– Это не мой голос. Вы сами понимаете, что не мой.
– Мой дорогой Ринфилд, а я и не думал, что это будете вы. Но я вынужден был прослушать это дважды, чтобы убедиться. Когда человек говорит так быстро и в отрывистой манере, в его голосе появляются необычные тона.
Этому может способствовать кусок шелка, положенный на микрофон трубки. Я не виню беднягу Фосетта за то, что позволил себя одурачить, особенно если учесть, что мысли его в это время были заняты другим. Но, черт побери, какое все-таки великолепное подражание, – Адмирал смолк, задумался и внимательно взглянул на Ринфилда. – Чтобы я лучше знал и был уверен, да и вы тоже – никого из моих людей не знаете и ни с кем не разговаривали, так?
